"Керэчо был очень ловким человеком. В трудных случаях, когда репортаж срывался, в редакции говорили: "Да пошлите Керэчо". Он обладал способностью проникать повсюду сквозь замочные скважины. Последний раз его видел у собора один корреспондент. А на следующее утро его труп был доставлен в морг. Вскрытие не обнаружило причин смерти. Но что всего страннее, цензура запретила печатать некрологи."
Так значит, твоя фамилия была Кэрэчо?.
* * *
Три месяца – и ни одной записи в дневнике. Не до того было.
Но зато есть и некоторые результаты. Двухсветная зала, занимавшая середину дворца вице-короля, превращена в центральный пульт управления. Там устанавливается огромный экран и против экрана – мостик управления. Он сделан из особого стекла, защищающего от действия луча, почему водолазные костюмы отменены, ими мы будем пользоваться в исключительных случаях. Аппарат зет-луча и зеркальный помещены в специальной вращающейся башне, устроенной по образцу астрономической обсерватории. Здесь я провожу теперь почти целые дни, прибывают приборы, их приходится устанавливать, монтировать.
Внизу в подвале электрики заканчивают установку мощных моторов. Я порой заглядываю туда, а электрики не имеют права подняться в залу.
Наверху работают только несколько сотрудников – фотографической частью ведает мрачный Щербо, его лаборатория в отдельном крыле дома, на монтаже трудится военно-морской инженер Хуан Крус, по прозванию "Байрон", так как он хром. Красивый, молодой и лихой, он отличается необыкновенной трудоспособностью. Кроме того, в главной группе участвуют инженеры Лавредо и Емельядо.
Проводя целые дни в лаборатории, я мало понимал, что происходит кругом, а делается что-то странное. Когда я еду сюда, то вижу: вдоль дороги идет какая-то непонятная работа. Всюду сооружаются столбы для высоковольтных линий. Странно также, что электрические линии концентрируются не у дворца. К нам идет лишь одна ветка, а узлом служит дом, находящийся в двух километрах от дворца. Дом этот перестраивают и охраняют особенно усиленно.
Вечером весь наш дворец залит внутри электричеством, но снаружи он темен. А вот наши соседи в недалеких окрестностях, наоборот, по ночам залиты огнями и стоит только стемнеть, как там и экскаваторы выходят из леса, начинают копать и рвут что-то, но как наступит день, так у них тишина и неподвижность.
Всем командует неуклюжий суровый немец неопределенного возраста по фамилии Мюллер.
Как-то, подъезжая к этому дому, я заметил, что его верх перестраивается наподобие нашей башни и спросил об этом Мюллера.
– Отин раз нафсегда, профессор! – сказал он мне (он всегда зовет меня профессором). – Отин раз нафсегда! Каждым толшен смотреть на сфой и не телать фапрос. Когда я приду ф фаш либараторий, и спрошу – это што? – фы мне сказайт – Долой! Это мой либараторий! Долой!
Я перестал спрашивать.
Только в январе все было готово. В один прекрасный вечер в темноте в лабораторию прибыл представитель правительства. Он все осмотрел, все обошел. Задавал много вопросов.
– Торопитесь, – сказал он, – торопитесь. Вы знаете, мы ни на кого нападать не собираемся. Но опасность со всех сторон – на нас со всех сторон точат зубы. Мы не можем уйти от опасности, но если мы будем знать, какая она, откуда, уж не так трудно будет и отбиваться. Поэтому торопитесь, торопитесь, вы должны стать нашими ушами, нашими глазами.
После этого шеф вынул из кармана последний номер "Рэнэцуэлльских новостей" и показал ему.
– Читали? – спросил он.
В газете сообщалось достаточно подробно об окончании работ по созданию нашей лаборатории.
* * *
Я тогда не знал, что тот же вопрос "Читали?" по тому же поводу задавался за много километров от нас.
– Читали? – спрашивал посол великой державы, протягивая тот же номер "Рэнэцуэлльских новостей" полковнику-разведчику, который, сидя на веранде отеля, попивал лимонад со льдом. С этой веранды открывался великолепный вид на главный порт Рэнэцуэлла Лязурайру.
– Ах, сеньор посол. Прошу прощения, не заметил вас, – вставая и пожимая руку послу, говорил полковник, – тысячу извинений. – Надеюсь, вы в добром здравии, сеньор посол? В добром здравии?
– Не жалуюсь, – отвечал посол, усаживаясь на стул и укладывая свои ноги на другой.
– И супруга ваша, сеньор посол? Не жалуется, надеюсь? – продолжал полковник.
– И супруга моя также не жалуется, – отвечал посол, показывая кинувшемуся издали официанту два пальца (что означало – двойное виски), – с тех пор как я ее свез на кладбище три года назад, она ни разу не жаловалась на нездоровье.