— Наверняка уже завтра появятся новости об аномально большой луне, — прошептал Эниф, зажмурив один глаз. — Вот и проверим мою догадку…
Он долго ещё смотрел на луну, иногда забывая дышать, и чем дольше он приглядывался, тем больше деталей он замечал — или это просто его уставший мозг придумывал что-то новое? Сначала ему показалось, что белый круг опутали частые тонкие чёрные нити, а потом пропали; затем глаза Энифа начали подводить его, картинка стала расплываться и пульсировать, а после в игре света и тени ему и вовсе начали мерещиться чьи-то размытые лица.
Вдруг луна зашевелилась. Эниф вздрогнул, устало протёр глаза и снова посмотрел в телескоп. Полная луна медленно повернулась, и на Энифа уставился огромный зелёный зрачок. Глаз лукаво подмигнул ему.
Эниф в страхе отшатнулся от телескопа. С неба на него смотрела обыкновенная полная луна, разве что несколько увеличенная в размерах.
— Тьфу ты! Привидится же белиберда всякая на ночь глядя, — отрешённо пробормотал Эниф и зашлёпал к кровати. Потом, подумав, вернулся к окну, опустил занавески и снова лёг в постель, недовольно отвернувшись к стене, но даже там ему мерещился большой бледный диск, просвечивающий сквозь полотно. Эниф закрыл глаза и глубоко вздохнул. — Я старею, Антарес, и мне жаль, что через пару десятков лет тебе придётся встречать нелицеприятную развалюху вместо того, кем я был когда-то. Теперь я понимаю, почему ты так настаивала на фотографии, хотя ни ты, ни я этого не любили. О, какое счастье, что ты настояла… «Вот будет тебе семьдесят, захочешь посмотреть на себя молодого, и что ты будешь делать?» О Антарес, моя милая нежная Антарес… Забыть себя я готов хоть тысячу раз, но забыть тебя… Непростительно.
Эниф перевернулся на спину и уставился пустым взглядом в потолок.
— Невозможно.
Наверное, он задремал, потому что в следующий раз, когда он открыл глаза, высокие напольные часы в коридоре гулко ударили один раз. Эниф перевернулся на бок и стал разглядывать комнату: белый свет пробивался сквозь плотные занавески приглушённой дымкой и рисовал на полу странные узоры. Где-то за окном играла флейта Пана.
— Ненормальные, — раздражённо прошептал Эниф и накрылся одеялом с головой в надежде заглушить музыку, но это не помогло. Казалось, кто-то играл не просто за окном, то есть где-то на улице, а непосредственно за окном, на краю крыши. Эниф устало простонал: ему совсем не хотелось вставать и вылезать из-под тёплого одеяла, в котором ему мерещились руки Антарес, но слушать весёлые греческие мотивы ему не хотелось ещё сильнее, поэтому он, кряхтя, сел, нашарил ногами тапочки и, на ходу завязывая халат, пошлёпал к окну.
— Эй вы, там! Время видели? Ночь на дворе!
Эниф поднял занавески, открыл окно, и все слова застряли у него в горле. Луна увеличилась ещё вдвое — в голове Энифа мелькнула паническая мысль о незапланированном конце света. На карнизе кто-то сидел: кажется, это была девушка, но утверждать Эниф не взялся бы. Изящный силуэт бил по глазам и пульсировал холодным, даже голубоватым, ярким белым светом; в пальцах она держала такую же ослепительно белую флейту, а волосы, состоявшие, казалось, из снопа лучей, были заплетены в аккуратную корзинку.
— Извините! — негромко окликнул её Эниф, в раз растеряв всю свою храбрость, и кашлянул. — Позвольте спросить, что Вы здесь делаете?
Музыка стихла. Девушка вскинула голову, и Эниф отшатнулся: на него смотрело абсолютно пустое белое лицо, которое и лицом-то сложно было назвать, это было скорее бледное размытое пятно без глаз, носа и рта. Девушка мгновенно вскочила и спугнутой газелью бросилась бежать по лунной дорожке прямо в небо.
Через некоторое время Эниф нашёл в себе силы оторвать взгляд от мелькающего в облаках силуэта и опустил глаза. На краю крыши лежала забытая флейта Пана.
— Эй! — неуверенно крикнул Эниф в небо, жмурясь от яркого света. — Эй, Вы!
Даже если девушка и услышала его, возвращаться, конечно, не собиралась. Эниф покосился на оставленную флейту, а затем, воровато оглянувшись по сторонам, осторожно вылез через окно на крышу. Он медленно спустился вниз, к карнизу. Высота была приличной: Эниф не был уверен, что выживет, если упадёт отсюда, однако возвращаться не спешил.
Эниф робко коснулся пальцами флейты, словно боялся, что она исчезнет. Но она не исчезла. Она лежала на самом краю крыши, ещё тёплая от чужих рук, настоящая, сияющая холодным лунным светом. Эниф поднял её, приложил к губам и дунул. Над пустынной улицей раздался тоскливый протяжный звук. Эниф нахмурился. Он попробовал повторить мелодию, которую играла девушка, но она тоже вышла какая-то тоскливая и протяжная. «Как странно, — подумал Эниф, с грустью глядя на флейту. — С твоей смертью я стал совсем неспособен творить светлое, Антарес».