========== Гроза. II ==========
— Кто это был? — Забелин с сожалением проследил за изящными пальцами, поспешно застегнувшими последнюю пуговицу, уже понимая, что Ирина к продолжению не расположена.
— По работе, — бросила полковник, ужасно злясь в этот момент на Ткачева и его неуместное появление, сбившее весь настрой.
— Надеюсь, наша следующая встреча окажется более продолжительной, — с улыбкой заметил Марк, притягивая Иру к себе и целуя на прощание. Та ответила с готовностью, жадно и жарко, но почти сразу же отстранилась, выскользнув из объятий.
Захлопнув за гостем дверь, Ира прижалась спиной к стене, все еще чувствуя легкую дрожь. Недавний дурман понемногу рассеивался, возвращая к реальности, пустой и холодной, вновь напоминая, что от себя не убежишь. Полковник, вздохнув, неохотно прошла на кухню, натыкаясь взглядом на бокалы, почти полную бутылку вина — после поцелуя “на брудершафт” им с Забелиным стало как-то не до спиртного. Снова глухое раздражение толкнулось в грудную клетку, напоминая про виновника нарушенных планов — сегодня как-то особенно остро не хотелось находиться в одинокой квартире. Найдя глазами телефон, поспешно, будто спасаясь от чего-то, набрала номер.
— Да, мам, — послышался какой-то усталый, измученный голос сына.
— Ну, как ты там? Как учеба, экзамены? — забросала вопросами, желая только слушать, впитывать такой родной голос, будто подтверждение, что мир не перевернулся, не случилось ничего ужасного и непоправимого, осталось нечто надежное, незыблемое, неизменное. Почти не улавливала суть разговора, чувствуя, как уходит неясная тревога, затихает волнение. Совсем незваные, параллельно явились мысли о том, какой Сашка уже взрослый и самостоятельный, о том, что совсем скоро у него начнется своя собственная, не отягощенная материнской опекой жизнь. И одиночество, которого так в глубине души боялась, станет уже полным и абсолютным в своей безысходности. Останется разве что только работа, бесконечная и суетная работа — единственное спасение. Да только можно ли спастись от самой себя?
***
Паша раздраженно крутанул ключ в замке, даже не заметив, как нервно сжимаются пальцы. Больше всего хотелось очутиться уже в квартире и рухнуть на постель, проваливаясь в сон. Отодвинуть тревоги и заботы прошедшего дня, не думать ни о чем. Черт-возьми-не-думать. Не оживлять в голове такую оглушительно-яркую картинку, впечатавшуюся в мозг, — какого-гребаного-хера?! — и не представлять ничего из того, что подкидывало разгоряченное воображение. Какого черта, а? Какого черта его так, до колотившейся где-то в подреберье ярости, волнует, что происходит с этой женщиной, которую он как женщину и не воспринимал никогда? Не позволял себе воспринимать.
— Ну чего ты сегодня так поздно? Я уже почти час жду, — капризный звонкий голосок помехой ввинтился в сознание, заставляя отпустить ручку двери и обернуться. Взгляд равнодушно скользнул по миловидному личику, аппетитной фигурке, но вместо привычных мыслей внезапно возникла другая — а ведь он даже не помнит, как ее зовут. Маша, Марина, Настя? Да какая, в сущности, разница…
Паша рывком потянул девушку за запястье, вталкивая в квартиру. Захлопнул дверь и, не зажигая света, не размениваясь на лишние слова и даже прикосновения, буквально швырнул к стене. Пальцы дернули тонкую ткань легкомысленного платья, нетерпеливо обнажая плечи и грудь, вторая рука нахально и грубовато нырнула под подол.
— Какой ты сегодня… — манерный выдох раздраженно ударил по вискам, и Паша поморщился.
— Просто помолчи, ладно? — Склонился к ее лицу, ощущая навязчивый, слишком пряный запах духов, впился взглядом в губы, тут же вспомнив совсем другие, красноречиво искусанные, и понял, что целовать эту хрен-знает-как-ее-зовут девку не хочет совершенно. Вновь салютом полыхнула в голове непрошеная сцена прижатой кем-то к постели Зиминой, и пальцы разжались.
— Ну что такое? — Паше было откровенно плевать и на обиженный тон, и на то, как сексуально прижалась к нему девица, потираясь грудью. Внутри не дрогнуло ничего.
— Устал, — бросил безразлично, отступая на шаг.
Девушка недовольно фыркнула, поднимая с пола оброненную сумочку и разворачиваясь к двери. Она не могла не почувствовать его напряжения, и по женскому самолюбию больно ударило понимание, что именно ее он не хочет. “А кого ты хочешь? — ядовито осадил себя Паша. — Может быть, Зимину?” И опять прошибло обжигающим холодом, как тогда, у двери, когда на пару секунд застыл взглядом на кое-как застегнутой рубашке, черт-возьми-зная что скрывается под ней. Паша с силой стиснул руку в кулак, раздраженно выдыхая и называя себя самыми последними словами. Да не похер ли ему, с кем она спит? Под кем извивается, комкая простыни, чье имя шепчет в полубреду? Что это за дебильное собственничество, не имеющее никаких оснований? Разве она должна ему что-то, разве чем-то обязана?
Морщась, как от тяжелой головной боли, Ткачев добрался до спальни и опустился на кровать, прислоняясь к подушке и закрывая глаза. И моментально, по-настоящему подло, забился в легкие невесомый, почти выветрившийся сладковато-терпкий аромат лаванды, напоминая, кто был в постели этой ночью. Первым порывом было сдернуть к чертям постельное белье, но Паша лишь неосознанно сильнее прижался к ткани, впитывая запах. И почти сразу провалился в тяжелый, беспокойный сон.
— Ты меня предал! Предал! Предал… — Во сне Ткачев вздрогнул, пытаясь уйти от надвигавшейся на него Кати, но отчего-то не мог пошевелиться. А она все надвигалась, все что-то бросала ему в лицо, обвиняя, укоризненно качая головой. Паша что-то порывался сказать, оправдаться, но не мог и того. Снова пошевелился, стремясь отодвинуться, избавиться от наваждения. Лишь внезапно запульсировавшая в локте боль заставила прийти в себя и открыть глаза. Ткачев сел, потирая место ушиба и приводя в норму бешеное сердцебиение. Катя не снилась ему уже довольно давно, словно позволяя отпустить прошлое, и вот сегодня вновь… К чему, зачем?
Паша без воодушевления посмотрел в сторону надрывавшегося мобильника, дождался, пока затихнет мелодия, и уже взял было телефон, чтобы отключить, но тут экран вспыхнул, оповещая о новом сообщении из всего одного слова.
“Приезжай”.
***
Наглый, самоуверенный сучонок. Он оказался гораздо крепче Баринова, моментально сдавшего все и всех, крепче Авдеева, трусливо умолявшего не трогать и обещавшего деньги. Неужели он думал, что возраст послужит ему индульгенцией?
— Да нихрена вы мне не сделаете, — Ведищев зло сплюнул, избавляясь от солоноватого привкуса крови во рту. Суки. Считают, что хватит пары ударов, чтобы он слился и выложил все, сдал сам себя, подписывая приговор.
— Ошибаешься. — Что-то было в глазах женщины, смотревшей на него с холодным отвращением, что заставило невольно поежиться. У нее был взгляд, значение которого Ведищев знал очень хорошо — взгляд человека, переступившего черту. Спокойный, холодный, полный всепоглощающей пустоты взгляд убийцы.
— Да брось, — он презрительно скривился, избегая смотреть на пистолет в женской руке. — Ты же не выстрелишь.
— Интересно, почему ты так думаешь? — По губам Ирины скользнула ледяная усмешка. — Потому что я женщина? Потому что тебе даже нет восемнадцати? Только ты, кажется, чего-то не понял. Это для нашего ущербного правосудия неприкосновенен ты и твоя ублюдочная жизнь. А я не правосудие. Я честнее.
Он все еще не верил. Но по ненавидящему взгляду загнанного волчонка Ирина поняла, что страх и сомнение уже начали овладевать им.
— Знаешь, а ведь мне и не нужны твои признания. Твой приятель Баринов все слил. Да и камера и диски из твоего дома тоже многое рассказали. И то, как вы со своими дружками убили Вайнер, и как ты изнасиловал на спор двенадцатилетнюю девочку, и как вы обливали кислотой случайных людей, и много чего еще. Да ты свои грехи и так знаешь.
— А кто ты такая, чтобы я отвечал перед тобой за свои грехи? — криво ухмыльнулся Ведищев.
— Я? Я просто вычищаю всякую грязь вроде тебя. Потому что кто-то ведь должен останавливать таких как ты.