Ведищев настороженно следил за тем, как поднимается рука с пистолетом.
— Ты не выстрелишь, — повторил уверенно. А в следующее мгновение эхо негромкого хлопка отразилось от стен.
Размытые очертания дороги мелькали перед глазами. Реальность вертелась, скручивалась, куда-то плыла. Несколько раз Ира едва не споткнулась, ничего не видя в темноте. Нужно было остановиться, замереть, но она не могла, продолжая бежать. Легкие раздирало от недостатка кислорода, в горле пересохло и жгло, а в висках сквозь гул прилившей крови все еще отдавался звук выстрела.
Обессиленно прислонившись к машине, Ирина закрыла глаза, тяжело и надсадно дыша. Ее трясло. Не было сил даже пошевелиться, не то что открыть автомобиль.
— Ир… Ирин Сергевна… — Крепкие руки бережно развернули ее, прижимая к себе, пальцы коснулись подбородка, вынуждая вскинуть голову. — Посмотри на меня. — Зимина послушно открыла глаза, встречая взгляд Ткачева и тут же растворяясь в нем. Там не было жалости, сочувствия, осуждения, непонимания. Нечто иное, поглотившее, ошеломившее, накрывшее с головой плескалось в этих глазах. Нежность. Совсем, казалось бы, неуместная трепетная нежность, как будто перед ним был вовсе не человек, только что совершивший убийство. В каждом движении, прикосновении, взгляде светилась эта осторожность, словно имел дело с чем-то таким эфемерным, что рассыплется от малейшей неловкости.
И она позволила.
Она позволила себе то, чего не позволяла уже целую вечность.
Она заплакала.
***
Гроза, полыхавшая всю ночь, стихла лишь к утру. Город после безудержного ливня казался удивительно чистым, словно умытым. И небо, весь вечер затянутое тучами, прояснилось, играя рассветными красками, теперь казавшимися особенно яркими. Взгляд так и застывал на этой палитре, и сознание поглощало бездумье. Не хотелось размышлять, вспоминать, анализировать. Только смотреть на утренний город, на тихую красоту природы, и не знать ничего.
— Не спится? — Ира даже не вздрогнула, услышав голос Паши за спиной. Она ощутила его присутствие еще до того, как оказался рядом, но не обернулась.
— Ты понимаешь, что мы сделали? — От недавних слез голос был измученным и хриплым.
— Мы остановили малолетнего ублюдка, свихнувшегося от собственной безнаказанности, — не колеблясь, уверенно ответил Ткачев. — Я знаю, о чем вы думаете. Только это нелепо: сравнивать обычных подростков вроде вашего сына с отморозком, творившим беспредел ради собственного удовольствия.
— Наверное, ты прав, — устало согласилась Ира, прикрывая глаза.
Паша смотрел в неподвижно-прямую спину и молчал. Ему вдруг стало ужасно трудно говорить с этой женщиной. Он не знал таких слов, которые могли бы ее успокоить, как совсем недавно, когда она вздрагивала в его руках от беззвучных и безнадежных слез. Он не знал, как объяснить ей все, что перевернуло, вывернуло наизнанку его душу, заставляя испытывать то, чего не испытывал никогда прежде. И что это было — он не знал тоже.
— Я всегда ради вас… — Паша не договорил, почти касаясь щекой мягких прядей, вновь погружаясь в этот чуть уловимый аромат лаванды, растворяясь в нем — отчаянно и без остатка. И ничего сейчас не имело значения: ни все, совершенное ею, ни все, узнанное им. Только она сама, затихшая в его руках в это мгновение, и безмолвие между ними — такое простое и ясное, такое звеняще-чистое, такое искреннее.
Только двое.
Только целый мир для двоих.
========== Часть третья: Никто не хотел умирать. Звезды ==========
Ожил. Жизнь, еще совсем недавно казавшаяся беспросветной, постепенно вернулась в привычное русло. В душе, измученной и безнадежно пустой, словно пепелище, зарождалось нечто новое, необъяснимое, но такое важное. Даже Савицкий заметил перемены, что-то непривычное увидев в часто задумчивом, словно бы светящемся изнутри друге. Пытался вызвать на откровенность, то заводя серьезный разговор, то подкалывая, но Паша остался непроницаем, отшучивался и умело уходил от расспросов.
С Зиминой виделись нечасто, как говорится, редко, но метко. Паша не упускал случая, оправдываясь делом, нагрянуть к начальнице на чай или что покрепче; порой в обеденный перерыв ухитрялся выманить в кафе, не слушая никаких возражений и отговорок вроде “полно работы”. Впрочем, возражала Ирина Сергеевна скорее по привычке, в итоге каждый раз соглашаясь на дружеские посиделки — ей была приятна компания Ткачева. Что-то неуловимо изменилось между ними после той ночи, наполненной молчаливым взаимопониманием, его поддержкой и ее слезами, за которые Ире до сих пор было стыдно. Всегда выдержанная, ни перед чем не дрогнувшая, ни перед кем не показывавшая свою слабость, накрепко запертую где-то в далеком уголке души, она вдруг открылась перед ним, увидев ту преданную трепетную нежность, которой от Паши ожидала меньше всего.
Ткачев не знал, но догадывался, что у Зиминой что-то происходит на личном фронте, но думать об этом не смел, раз и навсегда закрыв для себя эту тему. Только какая-то горькая тяжесть поднималась в груди, когда в его присутствии Зимина отвечала на очередной телефонный звонок, становясь другой, лукаво-легкомысленной, даже игривой, много смеялась, откровенно кокетничала. Да и вообще она как-то изменилась, и Паше все чаще вспоминалась прежняя Ирина Сергеевна, та, которую увидел в их первую встречу: веселая, какая-то воздушная, манящая. Расправились норовившие поникнуть плечи, вернулась легкая, стремительная походка, на губах все чаще играла задумчивая, светлая улыбка, во взгляде порой мелькали искорки, обжигая напрасным обещанием, предназначенным совсем не ему. Паша не злился, ревновать себе не позволял тоже. Какая, на самом деле, разница? Все равно больше, чем с ним, она не будет откровенной ни с кем. Все равно лучше, чем он, ее никто никогда не узнает. Остальное совсем неважно.
***
— Вы меня искали, Ирин Сергевна? — Ткачев возник на пороге с неизменной широкой улыбкой, заставив невольно улыбнуться в ответ.
— Проходи, садись, — полковник, поднявшись, прошла к двери и закрыла ту на ключ. Паша, заинтригованный, с интересом ждал, когда Ирина Сергеевна раскроет причину такой таинственности и своего загадочного, даже заговорщицкого вида. Однако Зимина не торопилась: извлекла на свет божий бутылку шампанского и бокалы, уселась рядом вполоборота, придвинув поближе стул, не спеша разлила напиток.
— А что за повод, стесняюсь спросить? — наконец не выдержал капитан, в ответ получив лукавую улыбку.
— Какой ты быстрый, Ткачев, — как-то по-особенному мягко усмехнулась начальница, одарив теплым взглядом. — Повод, я думаю, тебе понравится.
Две звездочки на раскрытой ладони, поймав солнечный луч, вспыхнули золотом. Паша изумленно поднял на Ирину глаза.
— Да, Паш, — все также улыбаясь, кивнула полковник и коснулась его руки. — Ты действительно это заслужил. И работой, и… Да ты и сам знаешь.
— Спасибо, Ирина Сергеевна, — все еще ошарашенно пробормотал Ткачев.
— Да мне-то за что? — хмыкнула Зимина. — Это действительно твоя заслуга. Ты столько всего сделал… И для отдела, и для меня, для всех нас… В общем, я тебя поздравляю, — Ира легонько соприкоснулась с Пашей бокалами, откровенно забавляясь его смущенной радостью и удивлением.
— Спасибо, — повторил Ткачев, отставляя бокал. Рука на мгновение замерла — стоило только немного пошевелиться, чтобы коснуться хрупкого плеча, провести пальцами по жесткой ткани, ощутить острие полковничьих звезд…
— Паш.
Так тихо. Так осторожно. И глаза — в глаза. Такие темные. Как бывало от гнева или дикого напряжения. Но сейчас… почему?
— Простите.
Неопределенно качнула головой, осветив лицо какой-то совсем незнакомой горькой улыбкой. Что теперь? Что теперь ее мучает, терпкой печалью застыв где-то в самой глубине усталых красивых глаз?
— Да нет, ничего не случилось. Устала просто немного.
— Может, помочь чем? — Привычно, как всегда, готов мчаться на выручку, без лишних просьб и слов все понимая.