— Или что, все-таки не доверяете? — Паша, будто разгадав ее мысли, обернулся, держа в руках взятый из сейфа пистолет. А ведь ему сейчас ничего не стоит выстрелить, вдруг подумала Ира, ощутив, как заледенело все внутри. Это не было страхом, скорее понимание, что такой вариант развития событий оказался бы самым логичным и объяснимым. Правильным.
— Если бы я тебе не доверяла… — Зимина не договорила, но Паша и так догадался, что она имела в виду. Если бы она ему не доверяла, он давно отправился бы вслед за Катей. И все, пережитое вместе, не имело бы никакого значения.
— Я понял, — криво ухмыльнулся Ткачев. — Вы бы меня пристрелили, не раздумывая, как ее. И вряд ли потом сожалели бы.
В его голосе было столько вновь всколыхнувшейся боли, столько застарелой, запрятанной в глубине души муки, что Ира вздрогнула. А в следующую секунду, рывком поднявшись, сделала нескольких стремительно-нервных шагов, приближаясь к Паше.
— Сколько можно?! Сколько можно, Паш? — взорвалась, зазвенев горечью в голосе. Ткачев, не видя ее лица, скрытого полумраком, чувствовал, как пылают ее глаза — взгляд больно обжигал лицо, как будто все эмоции, сверкавшие в отчаянно-карих, стали материальными. — Сколько ты можешь себя хоронить? Сколько можешь травить себе душу, напоминать?! Зачем?! Да, ее нет! Но ты, ты ведь жив! Так почему ты не можешь просто отпустить и жить, черт тебя побери!
Выстрелив последней фразой, Ирина Сергеевна резко замолчала, дыша тяжело, громко и рвано, чувствуя, как ледяная дрожь колотит изнутри.
— А вы, Ирина Сергеевна? — вдруг спросил Паша, кажется, совсем не впечатленный ее вспышкой. Подался немного вперед, пытаясь различить выражение лица начальницы, явственно ощущая прерывистое дыхание, эмоции, эхом затихшей фразы вибрировавшие в воздухе. — Вы сами разве живы? — Он сделал едва уловимый шаг, оказываясь еще ближе. Ступая бесшумно, завораживающе мягко. И тон был еще ниже, удивительно спокойный, без малейшего раздражения. — Разве что-то не умерло в вас той ночью? Неужели вы просто вернулись домой и преспокойно заснули? Или до утра мучились от кошмаров?
Ира промолчала, нервно сглотнув и неосознанно делая шаг назад. Как будто пыталась уйти, спастись от этих безжалостных слов, беспощадных своей правдивостью. Ведь действительно какая-то часть ее души медленно и мучительно умирала той ночью, когда полковник полиции, совершив непоправимое, сидела на полу в своей прихожей, не в силах поверить, что действительно решилась на этот шаг. Один из тех шагов, после которых нельзя вернуться назад. Один из тех шагов, что неотвратимо приближают к пропасти.
— Вы разве живете? — повторил Ткачев, наконец замирая, словно не решаясь перейти какую-то невидимую границу. — Покупаете красивые шмотки, спите с этим отглаженным следаком, устраиваете разносы на совещаниях, сплетничаете с Измайловой… Вот только здесь, — горячие пальцы коснулись виска, и Ира вздрогнула от этого жеста, как будто кожу обожгло пистолетное дуло, — здесь вы живы?
— Хватит, — тихий, умоляюще-беспомощный выдох растаял в воздухе отчаянной просьбой остановить эту пытку. — Пожалуйста, Паш, хватит…
Слабо покачнувшись, непробиваемая, выдержанная полковник Зимина медленно начала сползать на пол. Последнее, что отпечаталось в памяти перед тем, как сознание погрузилось во тьму, — сильные осторожные руки, удержавшие от падения.
========== Предел прочности ==========
— … Вообще-то можно было сразу сказать, что у тебя неприятности, а не придумывать всякие отговорки.
— Мам…
Женщина лишь укоризненно качнула головой и вышла, не желая слушать оправданий дочери. Ирина тяжело вздохнула, признавая свою вину за то, что из-за ее не слишком честных дел опять страдает семья. И снова замельтешили назойливые мысли о том, стоит ли это все таких жертв, не слишком ли высокую цену приходится платить и не пожалеет ли о своем выборе. Хотя отлично знала, что подобное просто слабость, потому что иначе жизни не представлялось — работа для нее и есть жизнь, и никак иначе уже не получится.
— Ирин Сергеевна, вы простите меня, — уже в который раз принялся извиняться Ткачев, на что Ира только отмахнулась.
— Да ладно тебе, Паш, нормально все. Просто так навалилось все… Почти сутки не спала, да и день выдался тоже…
— Стесняюсь спросить, вы когда ели в последний раз? — Неприкрыто сочувствующий взгляд скользнул по бледному до прозрачности лицу. — Вид у вас…
— Не могу на еду смотреть, — Ира непроизвольно прижала ладонь к шее, подавляя вновь подступившую дурноту.
— Ирин Сергевна, а может быть, вы… — Рука дрогнула, и на столе проступило кофейное пятно, но Ткачев, ошарашенно уставившись на начальницу, этого не заметил. — Ну… Того… — Щеки полыхнули краской, и Паша резко замолчал, споткнувшись и запутавшись в словах.
— Может быть я что? — Вздернула бровь Ирина.
— Ну-у… Э-э-э… — Лицо Ткачева запылало сильнее, кажется, еще немного — и кожа вот-вот вспыхнет.
Ира, ненадолго растерявшись, недоуменно смотрела на готового от смущения провалиться сквозь землю опера и, наконец поняв, что он имел в виду, искренне, от души расхохоталась.
— Господи, Паш, — отсмеявшись, с трудом выговорила она. — Ну и фантазия у тебя! Нет, я, как ты выражаешься, “не того”.
— Ну… Я просто подумал… — вконец стушевался Ткачев, нервно потерев рукой затылок. — В обморок упали еще, вот я и…
— Смешной ты, — Иру откровенно забавлял этот куда-блин-деваться вид. Мало того, что Паша моментально забыл про все философские и душеспасительные беседы, так еще и краснеет как школьник перед горячо любимой учительницей. И это Ткачев, первый бесстыдник отдела! Чудеса чудесатые, да и только.
— Извините, — пробормотал Паша и, желая избежать взгляда откровенно насмехающейся начальницы, принялся усиленно вытирать кофейную лужицу на столе. Угораздило же брякнуть! Теперь от подъ… подколов отбиваться устанешь. Вот уж воистину: молчание — золото.
— Да ладно, зато повеселил, — фыркнула Ирина Сергеевна и встала из-за стола. — Спокойной ночи, юморист. И без комментариев, — добавила — прям как лыко в строку — прихватив из кухонного шкафчика пачку соленых крекеров. Паша, покосившись на тяжелую лампу на столе прямо под рукой начальницы, последовал мудрому совету и от комментариев благоразумно воздержался.
***
— В общем, Ир, пробил я Авдеева, из-за границы он не возвращался. Приятели его тоже отрицают, что он с ними связывался, похоже, не врут. Звонки я проверил. Так что в этом направлении глухо. Но… — в этом месте Савицкий сделал театральную паузу, наблюдая, как начальница загорается нетерпением, — я заметил кое-что интересное.
— Ром, не томи уже, — раздраженно поторопила Зимина, строго взглянув.
— Буквально за два дня до наезда Авдееву звонил некто Донской, правая рука бизнесмена Ведищева. Причем звонил не один раз. И разговоры были не из серии “здрасьте-до свиданья”, судя по продолжительности, какая-то общая тема у них имелась.
— Можно предположить, какая именно, — хмуро бросила Ира, в задумчивости стиснув в пальцах карандаш. — Ведищев, похоже, поручил этому Донскому разобраться с делом о гибели сына, тот пообщался с его приятелями… Вот и результат. Не надо нам было Авдеева оставлять, — процедила полковник. — Это оказалось большой ошибкой. Если у Ведищева появятся какие-то доказательства, нам всем придется плохо. Хотя доказательства ему и не нужны, он все для себя решил.
— И что будем делать?
Ирина Сергеевна, помолчав, крутанула карандаш по отполированной до блеска поверхности стола и решительно произнесла:
— Думать. Искать. Надо найти, за что зацепить Ведищева, чтобы его успокоить.
— А если… — осторожно начал Савицкий, не осмелившись вслух озвучить свои мысли. Резкий, холодный взгляд полоснул в ответ.
— Ром, ты че, маленький?.. Если бешеную собаку нельзя успокоить, ее нужно пристрелить.