— Подумай, Кость. Очень хорошо подумай. И сделай правильный выбор, — Ирина Сергеевна поднялась, на мгновение коснувшись пальцами его плеча. Пряча усмешку, рвавшуюся с губ от растерянности и задумчивости в его глазах — глазах человека, очень хорошо помнящего прошлое и не желающего рисковать будущим. Умный, благородный мальчик, еще не полностью растративший свои лучшие качества, или, скорее, вновь ожививший их в своей душе. Она была уверена, что он сможет сделать достойный выбор.
***
Паша с трудом проснулся только к обеду. Всю ночь, уже забытые, мучили кошмары: обрывками — чьи-то лица, кровь, выстрелы, зал суда, смеющееся лицо Русаковой, вдруг превратившееся совсем в другое, и страшное осознание: это он ее убил. Точнее, не ее совсем.
До утра забыться сном так и не получилось. Только когда пачка сигарет опустела не меньше чем на треть, комната пропахла дымом, а за окном загорался рассвет, Пашу наконец одолела дремота. Он не слышал, как проснулась Ирина Сергеевна, не видел, как она уходила, только, проснувшись, обнаружил лаконичную записку: “Уехала по делам, вернусь после обеда. И. С.” и облегченно вздохнул — меньше всего сейчас хотелось ее видеть. Снова погружаться в размышления, воспоминания, напрасные попытки понять, что с ним происходит и как избавиться от этого всего. Он совершенно не хотел разбираться в себе, в том, что испытывал к женщине, любые — любые! — мысли о которой должны были быть под запретом. Но, если так, то почему нельзя переключиться? Например, переключиться на прошлый вечер, на ту легкомысленную девицу, так тесно и бесстыдно прижимавшуюся к нему в танце, так легко и просто потащившую его за собой и ничуть этого не стеснявшуюся. Как раз то, что ему вчера было нужно. Как раз то, что в женщинах его всегда привлекало. Всегда?
Паша яростно потер лицо полотенцем, словно желая стереть навязчивые мысли. Они сильнее него, понял Паша, резко закручивая кран и делая шаг в сторону, к небольшой настенной полке. Неловким движением сметая часть каких-то баночек, тюбиков и флакончиков, невольно улыбнувшись проявлению женственности, совсем, оказывается, не чуждой сдержанной и строгой начальнице — этих тюбиков и баночек оказалось десятка два, если не больше.
Продолжая усмехаться, Ткачев небрежно забросил упавшее обратно на полку и тут же замер. Знакомый запах прохладной волной пробился в легкие, раздразнив воспоминания, вернув в темный, окутанный невесомым ароматом коридор. К вкрадчивому шороху ткани, к ощущению нежной кожи, воском плавившейся под губами, к сбившемуся дыханию и тихим стонам прямо в его нетерпеливые поцелуи, к тому чувству, что яростно и мощно вышибло пробки сознания.
Неужели…
— Твою мать… — медленно произнес Паша, стискивая в пальцах злополучный флакончик, еще не в силах поверить в правильность своей догадки. — Твою же мать!
========== Бумеранг ==========
Забытое, истинно женское, крепко спавшее в душе, вдруг заново ожило, напоминая, как приятно чувствовать себя привлекательной и желанной, ловить на себе взгляды — заинтересованные мужские и завистливые женские. Словно несколько трудных, изнуряющих лет отмоталось назад, и зеркало вновь отражало и обаятельную улыбку, и сияние глаз, и легкость в каждом движении.
— Если вы ждете этого вашего, то он еще днем куда-то уехал, — нагло вклинился в неторопливые приятные размышления голос Ткачева. Ира встретилась взглядом с его непривычно хмурым отражением, усмехнувшись: чем-то Забелин жутко не нравился Паше, и иначе как “отглаженный” или “этот ваш” он его не называл.
— С чего ты взял, что я кого-то жду? — она непринужденно пожала плечами, поправляя воротник блузки, и снова не смогла сдержать улыбку: вспомнился вчерашний вечер, темный коридор, жадные поцелуи, нахальные руки и пьянящее чувство опасности, смешанное с таким незнакомым ощущением беспомощности… Она и предположить не могла, что этот интеллигентный, сдержанный, даже холодный мужчина может оказаться настолько нетерпеливым, если не сказать безбашенным. После у нее едва хватило сил добраться до номера — мысли путались словно в тумане, а ноги были совершенно ватными. “Как влюбленная девчонка”, — уколола себя Ирина, но ни раскаяния, ни стыда не появилось даже намеком.
— А то я не вижу, — как-то невесело хмыкнул Ткачев, и Ира, насторожившись, отвернулась от зеркала, цепко уставившись на Пашу. Что-то для себя поняв, бесцеремонно схватила за локоть, увлекая в сторону кресел, подальше от мельтешащих возле входа в ресторан постояльцев.
— Что-то случилось, Паш? — осведомилась прямо в лоб, не замечая, как напрягся Ткачев от ее незначительного, мимолетного прикосновения.
Что-то случилось?
Да ничего не случилось, Ирина Сергеевна. Кроме того, что это со мной вы так самозабвенно трахались вчера в одном из этих неосвещенных коридоров, почему-то даже ничего не заподозрив.
Ерунда какая, не правда ли?
Челюсть невольно сжалась.
А может, сказать ей? “Понимаете ли, Ирина Сергеевна, это я вас вчера зажимал в темном углу… и как насчет повторить?”
— Паш?..
Он дернулся как от разряда тока, едва ее теплые пальцы снова коснулись локтя. И чуть не выругался вслух: от своей реакции на такой невинный жест, от вновь нахлынувших воспоминаний и ощущений. И понял, что не услышал ни слова, ни слова из того, что она говорила: видел, как шевелятся ее губы, видел слегка нахмуренные брови и складочку между ними, замечал, каким немного встревоженным вниманием наполнился ее взгляд, но смысл слов проходил мимо сознания. Он помнил, какие мягкие и жаркие эти губы, и терпкий привкус вина на них, и пылающий след на коже, когда она прижалась к его плечу, задыхаясь и вздрагивая всем телом… Паша нервно дернул воротник рубашки, будто хотел убедиться, хотя и так знал: на коже не осталось ни следа, ведь это прикосновение нельзя было назвать даже поцелуем.
— Вы его, кажется, ждали, — он заметил невдалеке знакомый костюм и поспешил прервать Ирину Сергеевну на полуслове, не желая вникать в суть ее монолога. Зимина растерянно моргнула, собираясь что-то сказать, но Паша, поднявшись, уже скрылся в зале ресторана.
***
Отстраненный, закрытый, чужой. Ни тени улыбки на сосредоточенном лице, ни одного взгляда в ее сторону. Как будто это не он вчера так искрометно шутил и так обаятельно улыбался, как будто не ей предназначались вчера изящные комплименты и пылкие взгляды, не говоря уж о том, что произошло после.
Да что не так, черт возьми?!
Ей хотелось выплеснуть едкость раздраженных фраз в его красивое, холодное лицо, увидеть хоть какую-то реакцию на свои слова и на себя вообще. Она бы и не удержалась, наверное, если бы не присутствие Паши и возмущенная, уязвленная гордость, не преминувшая шепнуть что-то ехидное насчет типичности мужской натуры.
Забелин вел себя как минимум странно. Взять хотя бы тот факт, что его как-бы-любимая-женщина живет в одном номере с представителем противоположного пола. Любой другой на его месте непременно проявил хотя бы какое-то подобие ревности или недоумения, но Марк и бровью не повел, увидев их вчера вместе. Как будто так и должно быть. А сегодня не желает ее даже замечать.
Ира перевела раздраженный взгляд с уткнувшегося в меню Марка на Ткачева, с нарочитым интересом разглядывавшего стайку девиц за соседним столиком, и ощутила новую волну недовольства, болезненно ударившую в грудь.
Да они сговорились что ли?
— Ткачев! — Звенящая сталь в голосе могла посоперничать со звоном скрещенных клинков. Да и взгляд, тяжелый, пронзительно-острый, ничем не уступал.
— Да, Ирина Сергеевна?
Он даже не взглянул на нее!
Сердитая мысль взорвалась в мозгу яростной вспышкой.
Паша даже не повернул головы: его внимание целиком было поглощено одной из красоток, в этот момент как раз непринужденно закидывавшей ногу на ногу. Поймав заинтересованный взгляд, она перекинула через плечо копну шикарных рыжих волос и даже подмигнула Ткачеву.
С преувеличенным грохотом отодвинув стул, Ира поднялась, наконец вызвав внимание к своей скромной персоне.