— Ну, что там? — привычно спросил Паша, бросив встревоженный взгляд на дверь палаты.
— Никаких изменений, меня не пустили даже, — не сразу ответил Фомин, поспешно проводя ладонью по отчего-то мокрому лицу. Он чувствовал себя потерянным как никогда. Такой, больной, сломанной, безвольной, никто не мог представить полковника Зимину. Да разве могла она сломаться? Кто угодно, но не она. Ирина Сергеевна, гремящая на весь кабинет по поводу его очередной выходки и лупившая его папкой или чем придется, Ирина Сергеевна, называвшая его прощелыгой и чудовищем, Ирина Сергеевна, небрежно усмехавшаяся на неуклюжие комплименты и принимавшая очередное “дело” с “материалами” на внушительную сумму, Ирина Сергеевна, со смехом уворачивавшаяся из его неловких пьяных объятий… Ничего общего с той бледной, измученной тенью, что представала взгляду, стоило оказаться в палате. Но намного больше, чем внешняя усталость, пугал взгляд: пустой, безжизненный, направленный словно сквозь посетителя. Как будто из тела, каким-то чудом еще живого, постепенно уходила душа.
— Ткач, ты куда? Выгонят же, — встрепенулся Фомин, очнувшись от воспоминаний.
— Плевать, — отрезал Паша, решительно толкая дверь в палату.
Зимина никак не отреагировала ни на звук шагов, ни на скрип стула, когда Ткачев уселся рядом с постелью. И Паша ощутил в горле привычный горький ком, словно сдавивший горло и не позволявший дышать. И без того худенькая начальница сейчас выглядела совсем бестелесной, бледная кожа казалась прозрачной, под глазами залегли темные круги. И опалила болью простая, очевидная мысль, что именно его глупые порывы, нелепые обвинения и недоверие стали последней каплей. Он, обещавший беречь и хранить, сделал то, чего, знал, не простит себе никогда — легко, мимоходом смог ее сломать.
И внезапно вспыхнувшая злость на себя, отчаяние, окатившее отрезвляющей волной, чувство вины, остро грызущее изнутри, заставили в наивном порыве подхватить начальницу на руки, успев поразиться, насколько она невесома. Решительно распахнуть дверь в крохотную ванную и резко открутить кран. Хлынувший кипяток обжег пальцы, но Паша лишь невнятно ругнулся, обхватывая тонкое запястье начальницы и подставляя ладонь под горячий поток.
Ничего.
Ткачев, ошарашенный неожиданным открытием, выпустил худенькую руку и несколько секунд наблюдал, как горячая вода стекает по коже, на которой не имелось и намека на ожог.
Не замечая, как дрожат пальцы, Паша только со второй попытки закрыл кран и развернул к себе по-прежнему совершенно безучастную женщину. Все тот же пустой взгляд, все то же отстраненное лицо.
Она действительно не почувствовала ничего.
Сжигаемый ядовитым отчаянием, Паша прижался лбом к безвольно-ледяной руке, не замечая током бьющей дрожи и не понимая, откуда вдруг взялось нестерпимо-жгучее жжение в глазах.
Он даже не заметил своих слез.
========== Покушение ==========
Беда, обрушившаяся внезапно и беспощадно, сплотила и объединила вновь, напоминая, что, несмотря на порой проскальзывающие разногласия и даже ссоры, они остались командой, соратниками, друзьями. Вот только теперь не Ирина Сергеевна вытаскивала из неприятностей, оказывала помощь и поддержку, разруливала проблемы — на этот раз сильной и несгибаемой полковнице самой понадобилась помощь.
— Иру надо оттуда забирать, — категорично заявила Измайлова, бесцеремонно схватив стоявший перед мужем стакан с коньяком и делая нервный глоток. После работы Лена вновь заехала в больницу, и ее до сих пор потряхивало от вида еле живой, ко всему безучастной подруги.
Савицкий переглянулся с Костей и позволил себе усомниться в идее жены:
— Лен, как ты себе это представляешь? Ее же без присмотра вообще оставить нельзя…
— А я согласен, — неожиданно поддержал Паша, отвлекаясь от рассматривания чего-то очень интересного на дне пустой кофейной чашки. Он уже сбился со счета, сколько раз пытался взбодриться кофеином. — В больнице у любого нормального человека крыша поедет, не то что…
— И что вы предлагаете? — сдаваясь, вздохнул Рома.
— Заберем ее из этой богадельни, — переведя дух, решительно заговорила Лена, — отвезем на дачу, на свежий воздух, наймем сиделку, сами будем все время ездить, Сашку привезем. Или кто-то против?
— Вариант, — как самый разумный, кивнул Костя. — Может, это ее хоть немного оживит.
— О чем секретничаете? — в гостиную вошла Вика, неся в руках внушительное блюдо с восхитительно пахнущими пирогами. Как-то незаметно, будто само собой, она понемногу вживалась в роль будущей жены и матери, и это получалось удивительно естественно и гармонично. Может быть оттого, что новые интересы никак не перечеркивали то, что было смыслом жизни до недавнего времени: любимая работа, помощь людям, попытки найти хоть какую-то справедливость… Пожалуй, она единственная не сломалась и не ожесточилась после всего, что им пришлось пережить, вдруг подумал Костя, осторожно помогая устроить тяжелое блюдо на заставленный посудой стол. То светлое, искреннее и чистое, что было в ней, не рассеялось и не растворилось, а лишь окрепло, помогая и остальным найти терпение и силы — именно то, что не позволило ему когда-то скатиться в пропасть.
— Ладно, я побегу тогда, — торопливо бросила Измайлова, отводя взгляд от немного округлившейся фигурки и поспешно поднимаясь. Смешанные чувства переполняли всякий раз: с одной стороны, радость за друзей, с другой — въедливая горечь, что ей такое счастье испытать не дано.
— Лен, ну хоть чаю выпила бы, — радушно предложила Вика, сочувственно глядя на замотанную подругу.
— Да нет, у меня еще дела, — быстро и расплывчато бросила Лена и выскользнула в коридор. Вика проводила ее грустным понимающим взглядом.
***
Наверное так чувствует себя потерянный брошенный пес, оставшийся без хозяина и беспомощно мечущийся непонятно куда. Привычная жизнь — пьянки с Павловым, какие-то комбинации, частенько выходившие боком, незамысловатые внерабочие задания и безделье в опорнике теперь даже не вспоминались. На выпивку Фомина не тянуло от слова “совсем” (что не могло пройти мимо коллег, моментально нашедших себе новую тему для подколов), Савицкий с Ткачевым и Щукиным, что-то втихую мутившие, капитана в детали не посвящали, очевидно, опасаясь, что он все только испортит, а уж в работе Фомин и в лучшие времена усердия не проявлял. Единственное, что оставалось: часами сидеть на изученной до каждого шурупа скамейке и чего-то ждать. Новостей, улучшения состояния начальницы, какого-то невероятного чуда. Однако случилось нечто иное.
Шаги, какие-то вкрадчиво-хищные, он в полудреме разобрал не сразу. Только когда человек в белом халате, уже взявшись за ручку двери, неосторожно шаркнул ногой. В другое время Фомин бы и бровью не повел при виде входящего в палату врача, но в этот раз в голове загорелся сигнал об опасности. Что-то в этом враче было не так. Может быть, чересчур напряженная, осторожная походка, может быть, довольно резкий запах парфюма, а может, тот факт, что Фомин успел наизусть выучить часы обхода и точно знал, что сейчас не время.
— Эй, ты куда? — настороженно позвал он, отмечая, что человек повернулся чересчур нервно и резко.
— Я вообще-то врач, — начал было возмущаться незнакомец, но Фомин уже вскочил с неожиданной даже для себя стремительностью и заломил посетителю руки.
— Сейчас узнаем, какой ты врач, — процедил капитан, держа лже-доктора мертвой хваткой.
На полу, выскользнувший из ослабевших пальцев, валялся наполненный чем-то шприц.
***
— Или ты сейчас рассказываешь, кто тебя послал, или я грохну тебя прямо здесь, — очень тихо и очень зло отчеканил Паша. Ни угрозы, ни побои, которые любому другому давно развязали бы язык, на киллера не действовали, и у Ткачева лопнуло терпение. Убить беззащитную, и без того едва живую женщину, не способную оказать никакого сопротивления… Перед глазами заполыхала красная пелена, а сознание словно заволокло туманом. В чувство привел только отрезвляюще-сильный удар и с трудом пробившиеся в сознание слова Савицкого.