Он упустил момент, когда вцепившиеся в его плечи пальцы взметнулись вверх, стаскивая раздражающий предмет одежды. Только вздрогнул, ощутив коснувшийся кожи легкий сквозняк, и немного отстранился, наблюдая, как дрожащие пальцы торопливо пытаются развязать шелковый пояс халата. Усмехнувшись такому неприкрытому нетерпению, Паша отвел ее руки и не торопясь распутал крепко затянутый узел, тут же впиваясь взглядом в изящную хрупкость тонкой фигуры.
И тлеющие угли зудящего раздражения погасли, едва успев вспыхнуть. Что-то необъяснимо-саднящее, болезненно распиравшее грудь, подозрительно похожее на чистую, ничем не замутненную нежность, заполнило изнутри — всецело и абсолютно.
Горящий взгляд, ощутимый почти физически, скользнул по всему ее телу, разжигая под кожей искрящие волны напряжения. Ира торопливо прикрыла глаза, боясь, что в них читается откровенная, бесстыдная в своей слабости мольба. А в следующую секунду крепкие руки осторожно подхватили ее под бедра, опуская на жесткую деревянную поверхность.
И звездная чернота неба за окном обрушилась, закружилась, опрокидывая, переворачивая и погребая под собой. Мелькали, двоились, вспыхивали и гасли звезды, то мерно, то рвано качались и плыли темные ветви деревьев, набегающие и рассеивающиеся облака. Все стремительней, яростней, выше…
И вдруг.
— Ириш…
Мягким выдохом в растрепанные, лавандой отдающие локоны.
Прерывистая частота нервных вздохов арктически-ледяным комом смерзлась в груди.
Почему так больно?
Туго натянутая струна в груди треснула с тоскливо-пронзительным звоном. И стало вдруг так невыносимо-больно и обжигающе-горячо. Как будто сердце разорвалось, заполняя все внутри кипящим, ядовито-острым потоком крови.
Она задохнулась.
И снова:
— Ириш.
Медленно, словно преодолевая невыносимую тяжесть, она подняла голову, встречаясь с ним взглядом.
Растерянная. Распахнутая. Если бы она только осознавала, насколько сейчас открыта перед ним. Наверняка бы поспешно отвернулась, не позволяя прочитать ни малейшей эмоции в затуманенно-карих.
Маски. Их не было сейчас на ее лице — ни одной. Все они, привычные, казалось, намертво приклеенные к лицу, сейчас покрывались пылью в дальнем углу прохладной, сумрачной комнаты.
И, ошеломленный открытием искренности, Паша вновь потянулся к ее губам. Продлить до вечности эту секунду истины — все, чего ему хотелось в тот момент.
А в следующее мгновение Ирина Сергеевна, недоуменно моргнув, вопросительно посмотрела на него. Словно не совсем узнавая, не помня того сумасшествия, которое только что кружило их в вихре самозабвенности.
Рыжие локоны вспыхнули темным золотом. Мелькнул изящный изгиб спины с хрупкими, совсем девичьими позвонками — он помнил, как в прошлый раз целовал каждый, заставляя ее исходить негодующе-жаркой, трепетной дрожью.
Какого хрена все это так сильно вбилось в мозг?
— Ирина Сергеевна…
Вкрадчивый шелест шелка. Пояс халата как можно туже. И лед. Непроницаемая броня льда в насмешливо-спокойных, безучастных глазах.
— Да, Паш?
Так охренительно сдержанно. Как будто ничего, совсем ничего не случилось.
— Ничего.
Откуда у него взялось столько выдержки? Где-то в голове бурлящее возмущение зашлось трехэтажным матом.
Легкие шаги замерли за неплотно прикрытой дверью, и только тогда Паша прижался горящим лбом к прохладному стеклу. За окном размеренно качались ветви деревьев, лениво плыли редкие облака, вспыхивали и гасли звезды. В комнате стихал запах лаванды, горьковато-терпких духов и оглушительный грохот сердца. Сигаретно-малиновый привкус последнего поцелуя постепенно догорал на губах.
========== Замкнутый круг. I ==========
— Значит, проблему вы решили, — рассеянно позвякивая ложкой о край чашки с чаем, подытожила Ирина Сергеевна, и по тону Костя безошибочно определил, что мыслями начальница витает далеко от темы разговора. — А Ткачев почему-то мне ничего не сказал…
— Наверное, волновать не хотел, — деликатно ответил Щукин, отводя глаза. Развелось тут, блин, тактичных да понимающих, беззлобно проворчала про себя Ира, внешне на замечание никак не отреагировав.
— А ты уверен, что…
— Ну уж об этом не волнуйтесь, — невесело усмехнулся Костя, догадавшись, что беспокоит начальницу.
— Вот и хорошо, — все также невнимательно бросила Ирина Сергеевна. — А с киллером что? Вы его тоже…
— Закрыли. Нашлось за что. Хотя я думал, Ткачев его прямо в допросной… — и осекся, поняв, что сболтнул лишнее. Однако последняя реплика вновь осталась без внимания.
— Хорошо, — повторила Зимина и внезапно выпалила неожиданным вопросом: — А почему именно ты…
Щукин криво улыбнулся, бездумно разворачивая конфетную обертку.
— Помните, вы меня спрашивали про выбор? Ну вот я его и сделал. Я должен был защитить всех нас, и я это сделал.
Губы Зиминой тронула слабая, печально-понимающая улыбка. В оледенело-спокойных глазах напротив она видела в этот момент отражение самой себя: в этой способности переступить через принципы, чтобы спасти другого, в этой холодной расчетливой обреченности и готовности нести тяжкий груз совершенного.
— Вика знает?
— Конечно, нет, — вскинулся Щукин. — Зачем ей, да еще в ее положении.
А он ведь тоже очень изменился, подумала Ирина. Стал сдержанней, как-то мудрее, избавился от налета наивной эгоистичности и карьеризма, смог снова проявить все те сильные качества, которые не стерлись, не исчезли со временем горьких, выматывающих испытаний. Она не ошиблась, однажды приняв его в ближний круг, и была уверена: ей не придется об этом пожалеть.
— Мне кажется, ты будешь ей хорошим мужем, — вдруг сказала Ирина Сергеевна.
— Я все для этого сделаю, — серьезно ответил Костя.
***
Привычный жизненный круг замкнулся, словно никогда и не размыкался. Все — как прежде, как должно быть, как правильно. Привычно сдержанно (или не очень) грохотать, наводя порядок, ставить на место, разруливать косяки. Разбирать до утра отчеты до нервической ряби перед глазами, терпеливо выслушивать в раскалившихся трубках порядком задолбавшее “Ирина Сергеевна, что там у вас за бардак?!”, кусая губы, материться вполголоса, куда-то ездить, что-то решать, тянуть в перерывах надоевше-остывше-горчащий кофе и — самое странное — почти что не уставать.
— Ирин Сергеевна, вы быть хоть немного отдохнули, — сочувственно сказал Паша, бросив взгляд на стрелки часов, неуклонно двигавшиеся к третьему часу ночи.
— Не в этой жизни, Паш, — бросила начальница, одной рукой что-то листая в смартфоне, а второй ставя размашистую подпись в очередном документе из внушительной стопки. Несмотря на то, что рабочий день давно закончился, да и стены родного отдела полковник успела покинуть, переключаться в режим нормальной жизни она, похоже, и не собиралась. Переступив порог дома, Ирина Сергеевна, не отнимая от уха телефонной трубки, наспех “поужинала” еще одной чашкой крепкого кофе и прямо в форме рухнула на диван, вновь погрузившись в решение рабочих вопросов: с кем-то эмоционально и очень цветисто общалась по телефону, со скоростью пулемета щелкала по клавишам ноутбука, чудом их не сломав, перебирала какие-то бумаги, едва не разорвав половину — что-то в них ей явно пришлось не по нраву… Паша, не в силах наблюдать столь душераздирающее зрелище, да и не испытывая желания попасть под горячую руку, удалился на улицу наслаждаться свежим воздухом и никотином, чтобы по возвращении застать прежнюю картину.