Наверное и Зиминой он помог именно поэтому. Не потому что простил, не потому что пожалел. Просто понял, что легче от ее смерти не станет никому. Он лишь причинит страдания близким ей людям, и более ничего. Катю этим не вернешь, да и легче на душе не станет.
А может, и смерть Олега оставить просто так? Ничего ведь уже не исправить. Так зачем копаться во всем, выясняя никому не нужную истину? Нет, нельзя. Кто-то должен ответить за все. Если с поступком Ирины Сергеевны еще можно смириться и понять ее мотив, то смерть Терещенко совсем другое дело. Даже если это сделал Климов, помогая Зиминой. Так себе оправдание, на слабую троечку. С ним ведь можно было попробовать договориться, но Климов не захотел. Вот и Ткачев не будет искать ему оправданий. Если Климов замешан — пусть сядет, он для этого все сделает, найдет доказательства. Даже если подставится сам. Но оставлять все так просто он не собирается.
Может быть, Климов и Зимина уже все решили на его счет. Может быть, он не успеет ничего предпринять. Ну что ж, пусть так. Но по крайней мере он будет знать, что до последнего делал все, что в его силах. Ради памяти Олега, ради всего того, во что верил когда-то, в конце концов ради справедливости, о которой так громко и красиво твердила когда-то Зимина. Вот только об одном она забывала упомянуть — справедливость никогда не бывает красивой, потому что идет рука об руку с истиной, а та всегда уродлива и отвратительна, как бы ни хотелось верить в обратное.
========== Разногласия ==========
Следующие два дня Ткачев внимательно наблюдал за Климовым, пытаясь заметить что-то, что выдало бы его с головой. Позволило бы выдвинуть обвинение и подписать негласный приговор. Нужно было что-то более веское, чем косвенные улики и никак не желавшие рассеиваться подозрения.
Но майор вел себя так, будто его ничего не тревожит. На похоронах Олега толкнул речь о том, каким хорошим работником, честным полицейским и отличным человеком был Терещенко, не забыл упомянуть, что виновные обязательно будут найдены и наказаны. А Ткачев, на протяжении речи то и дело переводивший взгляд на бледную Зимину, которая опиралась на руку Измайловой, вспоминал, как “честный полицейский” помогал спрятать труп забитого насмерть подозреваемого, как “отличный человек” колотил начальницу, свихнувшись от жажды мести. И отвращение, вязкое, мерзкое, затапливающее с головой отвращение поднималось в его душе. Отвращение ко всей этой фальши, к ломавшему комедию Климову, к измученной, но собранной и строгой Зиминой, к так нелепо и глупо погибшему Олегу, к самому себе.
После к нему подошла Ирина Сергеевна, тихо поблагодарила за помощь. Ткачев только кивнул, глядя в сторону, хотя так и тянуло спросить, успели они с Климовым договориться о его устранении или еще нет.
На поминки Павел не поехал, остался на кладбище. Навестил могилу Кати, долго стоял, глядя на потускневшую фотографию, вспоминал, как, давясь слезами, клялся наказать убийцу. И не чувствовал ни тени той всепоглощающей, всеохватывающей боли, что еще совсем недавно накатывала при одном воспоминании, не ощущал того горького бесконечного отчаяния, сдавливавшего легкие до застывающих, леденеющих внутри слез. Было сочувствие, была жалость к красивой молодой девушке, погибшей так жестоко, не узнавшей и не успевшей так много. Но все — так отстраненно, словно не из-за ее смерти едва не последовал на тот свет, словно и не считал когда-то, что без нее не сможет существовать.
“Прости, — сказал мысленно, отводя глаза от фотографии, будто надеялся быть услышанным. — Я не смог, да и не вижу смысла. Прости”.
И, спустя несколько минут уходя от этого скорбного места, Ткачев впервые не чувствовал привычной давящей тяжести. Он действительно начинал привыкать к боли.
***
— Ир, мне с тобой поговорить нужно… — Климов замялся на пороге кабинета, не торопясь уходить. По виду майора Зимина сразу поняла, что ее ожидает нечто малоприятное.
— Ну? — в своей излюбленной манере вздернув бровь, поторопила полковник и царственно, несмотря на все еще мучившую временами слабость, опустилась в кресло.
— Я не хотел говорить… волновать… решил сам все утрясти…
— Климов, не мямли! — в голосе Зиминой зазвучали те особые нотки, которые означали, что злить начальницу опасно для здоровья. — Что еще стряслось?
— Олега убил я, — кратко и четко проинформировал майор, безошибочно разгадав настрой Ирины Сергеевны.
— Вот как, — без малейшего намека на эмоции протянула полковник. — Может поделишься, чем он тебе не угодил?
— В день убийства я за ним проследил. Терещенко привел меня к ангару, где они с Ткачевым тебя держали. Олег меня спалил, и…
— А что, поговорить нельзя было? Такой вариант тебе в голову не пришел, сразу надо было палить?
— Я же говорю, Терещенко меня заметил, понял, что я его выследил, и сразу схватился за пистолет. Не думаю, что с ним можно было договориться, похоже, он собирался тебя убить.
Зимина постаралась не поморщиться — при одном упоминании об ангаре сразу начинали ныть ребра. Олег, похоже, действительно двинулся, в порыве мстительности желая просто забить ее насмерть.
— А потом пришел Ткачев, едва меня не заметил, увез тебя… Я понял, что оставлять тело там нельзя, перевез труп к подъезду Олега, устроил все под ограбление. Только… — Климов замялся, но скрывать не решился: — В ту ночь его соседка с друзьями веселилась, выходила мусор выносить и меня заметила. Даже номер запомнила…
Климов замолчал, прерванный эмоциональной репликой, в которой цензурные слова можно было пересчитать по пальцам одной руки, зато непечатные просто поражали своим многообразием и цветистостью.
— Это еще не все, — со вздохом покаялся майор, дождавшись окончания тирады. — Ткачев что-то заподозрил, расспрашивал дежурного, когда я ушел в тот день и когда вернулся. Камеры на дороге — ладно, я все равно машину объявил в угон, но вот эта соседка меня очень напрягает. Она вроде пока никуда не лезет, но… Ткачев и так успокоиться не может, а если как-то выйдет на нее? К тому же я не верю, что он так просто оставил идею тебя наказать.
— И что ты предлагаешь? — сделав пару глубоких вдохов в напрасной попытке успокоиться, осведомилась полковник.
— Ткачева надо убрать, — совершенно невозмутимо, как о чем-то само собой разумеющемся, заявил Климов.
В кабинете повисла тишина, прерываемая только доносящимися с улицы звуками голосов и проезжающих машин. Зимина сцепила пальцы в замок и выпрямилась, глядя куда-то мимо майора.
— Ир, — осторожно позвал Вадим, так и не дождавшись от начальницы никакой реакции на свои слова.
— Вон, — тихо отчеканила Зимина и наконец посмотрела майору прямо в глаза. В темных зрачках, почти поглотивших радужку, забилось что-то такое дикое, неуправляемое, почти страшное, что Климов ощутил, как холодеет позвоночник.
— Не понял, — несколько растерянно протянул он, безуспешно пытаясь догадаться, что стало причиной ее гнева. — Это значит “да” или “нет”?
Зимина медленно поднялась, выпрямляясь во весь рост. Казавшаяся очень хрупкой на фоне массивно-угнетающего кабинета, она при этом выглядела на удивление грозной и решительной, являя собой воплощение начальницы, призванной вызывать неподдельный трепет у подчиненных.
— Это значит “вон”, — еще тише и спокойнее повторила Ирина Сергеевна, делая несколько шагов и распахивая настежь дверь кабинета. — Еще раз заведешь подобный разговор…
Полковник не договорила, вновь посмотрев Климову прямо в глаза. Чистый пылающий лед с грохотом обрушился в ее взгляде, погребая под собой хоть какое-то понимание происходящего. Майор молча поднялся и вышел из кабинета, так и не проронив ни слова, не то не осмелившись задать так волновавший его вопрос, не то понимая, что ответа на него не получит.