Над тарелкой чавкал хозяин. Лицо его пошло пятнами, плащ топорщился на узкой спине, и был он похож на стервятника, дорвавшегося до дармовой мертвечины.
Неожиданно хруст замолк. Пес закашлялся, подавившись. Князь взглянул на порог и обмер. Перед самой собачьей мордой, скрюченная и потемневшая, лежала кисть человека. Часть пальцев была обглодана, а на фаланге на безымянном блестело золотое кольцо.
Рубашка на Князе взмокла. Не понимая, что делает, он рванул ее на груди. Камешек, что лежал в кармане, выпал со стуком на пол и покатился между столами. Следом выпала книга.
Человек за столом вскочил. Лицо его помертвело. Он съежился и стал пятиться, медленно и с опаской. Пес жалобно скулил у порога. Теперь вместо грозного зверя перед Князем дрожал щенок. Поджимая хвост и повизгивая, он бросился хозяину в ноги. Тот споткнулся о пса и с грохотом повалился под стол. Одновременно солнечные лучи пробились сквозь облачную завесу и ярко осветили столовую. Дорога была открыта.
4
С улицы, с балкона напротив, тоскливо блеяла балалайка. Солнце опять пропало. Константин Афанасьевич Тимофеев тяжело опоминался на стуле. В ногах лежал верный пес, а старуха, стуча зубами, суетливо ползала на полу.
– Шумно… Откуда шум? Убрать.
Пес в два прыжка выскочил через дверь на улицу и спустя минуту вернулся. Балалайка на балконе умолкла.
– Плохо, Павловна, плохо.
Старуха ни жива ни мертва приоткрыла щербатый рот.
– Батюшко, да они ж ничего не поняли.
– Не поняли… Я кость свою застудил, на холодном полу лежавши. Пойдем, кончай мельтешить. – И расцепив пальцы, он с силой вонзил их в стол и проскреб на дереве борозды. – Собака, охраняй вход.
Они прошли через кухню мимо газовых языков огня. В стене за стопой кастрюль притаилась незаметная дверь. Тимофеев поддал ногой и железная баррикада рухнула.
– Ты оставайся здесь, – сказал он, не оборачиваясь, старухе и пальцем нарисовал на створке корявую букву Т. Дверца его впустила. Впустила и сразу же приросла к стене.
Тусклая капля лампы едва освещала место, но Тимофеев здесь не газету собрался читать. Он обошел колоду с торчащим из нее топором, походя пересчитал железные метлы и рукавицы, и стоящие в углу у стены литые чугунные сапоги – заметив один обколотый, нахмурил брови и хмыкнул, – постучал по детскому гробику, послушал, что ответила пустота, кивнул, прошел дальше мимо ввинченных в потолок крючьев, с которых свисали чучела обезьяны и филина, вошел в угрюмую тень еще одного гроба, большого, стоящего на торце у стены, и молча отвалил крышку.
Лицо его обдало сыростью. Сбегая между мшистых камней, вниз мимо низких елочек уходила тропа. Тимофеев присел на корточки и носом потянул землю. Потом поморщился недовольно: «Чьей-то костью пованивает», – встал и отправился по тропе.
Тропа петляла недолго. Нырнув в болотистую низину и переползя лесок, она внезапно пропала, будто ее и не было. Тимофеев теперь стоял на самом краю обрыва. Над головой от горизонта до горизонта небо стянули тучи. Они ворочались как живые, оттесняя друг друга к северу. Там в невидимом далеке небо озарялось зарницами, и гулкий протяжный стон отзывался в коленях дрожью.
Плащ на Тимофееве вздулся, полы приплясывали на ветру. Кожа на лице потемнела и стала твердой от ветрового ожога. Веки затянули глаза, на губах заискрилась соль, и весь он сделался худее и выше, стоял, раскачиваясь, как пьяный, и непокрытой серебряной головой подпирал бушующий свод.
Так он стоял долго, потом вздрогнул, открыл глаза и пальцем прямо на воздухе поставил крупную букву Т. Буква вспыхнула и исчезла. Крутой каменистый склон, что спускался от самых ног, поднялся, потом опал и сделался вдруг пологим. Тимофеев сошел по нему, как сходят по трапу на берег, – он шел, и земля за спиной вздыбливалась и уходила вверх, отрезая гору от дола.
Он вышел на бесконечный пляж. До горизонта кипело море. Порывами задувал ветер, и пепельные великаны-валы рассыпались на миллионы мелких и с шумом вгрызались в берег.
– Нет покоя, – сказал он хмуро и сплюнул на отсыревший песок. Слюна у ног зашипела и погасла, оставив пятно.
Море выдохнуло в последний раз, соленые утесы разбились, и мелкая слюдяная рябь заиграла на спокойной воде. Небо раздалось на стороны, ветер разогнал тучи, а скоро и сам притих, уйдя в воздушную высоту. В одночасье на берегу посветлело, хотя небо оставалось пустым – ни солнца, ни звезд, ни луны, – сам натянутый на окоем купол источал осторожный свет.
– «Ничего не поняли…» А если и понял, так что? Моя возьмет, бородатый. Не со мной тебе воевать. И книга тебе не поможет. Камень, землей рожденный тебе, дураку, на погибель. Здесь твое место, в земле. – Тимофеев ткнул пальцем под ноги и рассмеялся. – В моей земле. Покамест она меня слушается. Ты меня слушаешься, сырая?
Он с силой притопнул ногой, и земля ответила вздохом.
– Кто твой князь? Или не я? Пока я жив, ты у меня в служанках. Мне топтать твои ребра. А пришлым, что рыщут по мою душу, ты будешь могилой.
– Черви! – громко прокричал Тимофеев. – Кто ваш господин?
Берег зашевелился, и из бесчисленных земляных пор на свет поползли черви.
– Пока я дышу, вы мои слуги.
– Мы, – прошуршали по песку черви.
– Вороны, совы! – Он взмахнул над землей плащом.
В небе заклокотало, заухало, и тень от гигантской стаи покрыла землю, как туча.
– Гады морские!
– Ты наш господин, – глухо отозвалось из глубины.
Тимофеев пошел вдоль берега, оглядывая свои владения. Мелкие прозрачные волны отступали, когда он проходил. Пляж тянулся широкой лентой, охватывая берег дугой. Россыпи гладких камней блестели, как чешуя рыбы. Слева высилась круча, каменные зубья и стрелы высохших елей, словно сторожевые вышки, поднимались над иссеченной стеной.
Внезапно Тимофеев остановился.
– А чтобы ты не скучал, боярин, познакомлю-ка я тебя с моими друзьями Мокрым, Горячим и Каменным.
5
Стемнело. Находившись за день по городу и наглотавшись скуки и пыли, Князь порядком вымотался и устал. Из намеченных на сегодня объектов он успел посетить два – типографию и библиотеку. Ни в хранилище мудрости, ни в пропахшем типографскою краской цехе о книге и слыхом не слыхивали.
– Может, кто из стариков помнит, – посоветовала ему в типографии барышня-заместитель, ВРИО уволенного директора. – Иван Иванович Козлов, он еще при царе работал. Проживает на Данилкиной Даче, дом не помню, да там его любая собака знает.
– Если старик не помер, – добавила она, улыбнувшись.
Запасшись коммерческой водкой и банкой сельдей в томате, Князь отправился пытать счастья у старика Козлова.
На площади возле злополучного «Коммунальщика» второй раз за день он набрел на продавца кваса. Несмотря на сумеречные часы тот упрямо сидел у бочки, уткнувшись лицом в газету. На Князя он даже не посмотрел. Князь кашлянул в кулак, потом постучал о бочку, давая о себе знать. Читающий продавец ни слова не говоря кивнул и, не глядя, наполнил кружку. Князь выпил. Квасник продолжал читать. Если по совести, Князь подошел к нему неспроста, он собирался узнать несколько полезных вещей: 1) последние городские новости; 2) что такое Данилкина Дача, и как до нее добраться; и 3) вопрос о жилье. Надо же ему где-то ночь ночевать.
– Ветерок, – сказал Князь для зачина. – Гроза будет. Насчет жилья у вас как? Сдают?
Продавец посмотрел на него, вздохнул и ничего не ответил.
– Я утром к вам подходил. Помните?
– Многие с утра подходили, – насупясь, сказал квасник. – Только с утра и подходят.
Он согнулся и пробормотал еле слышно:
– Везде плохо. На одной Луне хорошо, где нас нет.
Князь ничего не понял, пожал плечами и собрался уходить с площади. Но только он отошел, как услышал из-за газеты: