Лиа отняла пальцы от черной броши и, не глядя ни на кого, спросила:
— Почему вы такие?
Поставив этот вопрос, Лиа уходит. А мы готовы кри-, чать от стыда и отчаяния из-за всего плохого, что творится на нашей планете.
Лиа идет, не оглядываясь, склонив голову. Может, она жалеет нас, может быть, презирает, что одинаково обидно для нас, жестоко.
Мне кажется, что больше мы ее не увидим.
— Я пойду за ней!
Сядь! — говорит Илья.
Но я не могу сидеть. Илья хватает меня за плащ, тянет вниз:
— Сядь! Что будешь делать? Молиться на шар?
Аня тоже не на моей стороне:
— Виталий, ничего ты не сделаешь…
И опять мы сидим. Шуршит по брезенту дождик. Не хочется говорить, думать. Но не думать нельзя.
— Не может быть, — возмущается вслух Илья, — чтобы она не видела ничего хорошего, наших городов, гидростанций? Зачем она показала такую муть?
— Но ведь это же есть! — жестко сказала Аня. — Куда от этого спрячешься?
С минуту она молчит, борется с собой, чтобы не говорить резко, но побороть себя не может:
— И нечего прятаться: она видела все! Гидростанциями ее не удивишь, а жестокости у нашего времени хватает. Может быть, гуманизм у них — высший критерий. Да и как иначе? Мы не знаем, насколько они ушли вперед, но у себя на планете они давно пережили наш период истории.
— Тем более должны быть снисходительными, — спорил Илья.
— К мерзости? Видел, как били негра?
— Не везде же так!
— Не везде, конечно, я согласна, — потому что живу на Земле. Но Лиа не может делить человечество на плохих и хороших. Она видит планету в целом!
— Ее надо разубедить.
— Как разубедить?
— Виталий, садись к передатчику!..
Пять часов я сидел на ключе, вызывал Нордвик и Диксон, пытался наткнуться на корабли, идущие по Северному морскому пути. В минуты затишья, когда все океаны слушали «SOS», хотелось бреоить в эфир: «Помогите!» Но кто поверит бедствию на сухопутных координатах? Скажут — хулиганье…
— База Травкина! — взывал я. — Башин, Владимир Башин! Срывается контакт с представителями другой планеты… Прилетайте немедленно!..
Это и еще многое бросал я в эфир. Просил соединить пеня с Красноярском, вызвать инженеров, ученых.
Наконец мне удалось связаться с поисковой группой нашего треста, работавшей на берегу Хатаяги.
— Витька, ты? — спросил радист Андреев. — Что у вас там стряслось? Живы?..
Минуту слушал, как мне показалось, рассеянно.
— Что-то ты говоришь не то… — перебил. — Свяжу тебя с Башиным. Через тридцать минут мой сеанс. Жди.
Еще около часа сидим у рации. Лица Ильи и Ани каменеют от ожидания. Может, Андреев забыл? Или вовсе махнул рукой? Тогда идти через тундру на океан, сигналить кораблям с берега. До океана пятьдесят километров — два дня пути через болота… А что подумает Лиа, когда увидит, что кто-то из нас ушел? Не усмотрит ли в этом опасности для себя?
Но вот в наушниках запела морзянка:
— Главный радист Таймырской георазведки Башин слушает!
— Володька! — воспрянул я. — У нее складывается мнение, что мы на Земле почти дикари. Чем мы разубедим ее? Рассказами?.. Она принимает на шар изображение любой точки планеты, видит такое, что нам не снилось. В любую минуту она может покинуть Землю. Понимаешь ты — навсегда!.. Умоляю тебя, Володя, позови к аппарату начальника, иначе — не знаю! — разобью себе голову от отчаяния!
Башин ответил:
— Дурак!
И прекратил прием.
С минуту мы сидим ошеломленные.
— А черт! — вскочил вдруг Илья. — С твоим Башиным!.. Ведь она может сейчас улететь! Я пойду!
Сбросил плащ, зашагал к шару.
— Илья! — крикнула Аня.
Брагин не обернулся. Мы встали и пошли за ним. Мы не знали, чего хочет Илья, но вспомнили слова Лии о том, как трудно цивилизации разных планет вступают в контакт. Столкнулись две маленькие частицы разных миров, — и вот уже налицо непонимание, почти конфликт… Трудные были эти полкилометра. Конечно, Лиа видела нас, — после встречи мы подходили к шару впервые. Чего мы хотели? Этого не понимали мы сами, не знали, что сделает Илья через минуту Лиа может прочесть его мысли, но мы с Аней этого не могли. Что у него на уме? Дойдем ли мы вообще до шара?..
Но мы дошли. Теперь мы увидели все втроем, — возможно, потому, что чувства наши были обострены, — как раздвинулись стенки шара и Лиа вышла навстречу. Она смотрела в глаза Илье, остановившемуся в трех шагах от нее. Илья не опустил взгляда.
— Я хочу рассказать, — произнес он, — как было.
Тут только мы поняли Илью и его порыв. Каким бы могуществом ни владела Лиа, она могла видеть Землю такой, какова она в данный момент, сейчас. Надо было показать ей историю, пусть не планеты, — нашей страны.
— Какие у тебя есть возможности? — спросила Лиа.
— Память! — сказал Илья.
— Хочешь отдать мне память? Это опасно!.. — На ее лице отразилось смятение. — Процесс отдачи необратим. Ты умрешь от истощения нервных клеток.
— Люди Земли — не трусы! — сказал Илья.
— Что же движет тобой? — с любопытством спросила Лиа.
— Правда!
— О чем?
— О нашей стране.
— Земле?..
— О Земле — тоже.
Лиа раздумывала, колебалась.
— Что же вы?!. - почти крикнул Илья.
— Не могу согласиться, — сказала Лиа. — Ты погибнешь.
— Илья! — Аня испуганно тронула его за плечо.
Но остановить Брагина было невозможно. Он воевал на фронтах Великой Отечественной войны, ходил в атаку. И сейчас Илья шел в атаку. Он чувствовал себя солдатом на передовой линии всех землян.
Лиа видела решимость Ильи. Понимала ли она его правильно? Может быть, приняла его резкость за вызов ее миру. Посчитала, что отступать нельзя, и приняла вызов?..
— Говори, — сказала она. — Вспоминай!.. — Повернула вкруг запястья браслет. Шар вспыхнул белой чистой поверхностью.
Илья рассказывал образами. Все, что он видел в жизни, знал по книгам и кинофильмам, сейчас проносилось, как вихрь, на белом экране. Никакие слова не могли бы успеть за полетом мысли: плыли истощенные нивы царской России, дымы заводов, первые забастовки… Бесконечная лестница, по которой бегут и падают люди, и коляска с ребенком катится, катится по ступеням… А вот другая лестница… с оружием в руках рвутся кронштадтцы; шалаш из ветвей, человек, склонившийся над листками бумаги: «Промедление — смерти подобно…»
— Ленин! — сказал Илья.
— Ленин?.. — переспросила Лиа, словно хотела запомнить, как звучит имя.
А на шаре уже картины гражданской войны, строительство, потом медленно, будто Илья нарочно сдержал рассказ, чтобы убедить Лию, поплыли картины нашей Земли — Волга в среднем ее течении. Жигули. Илья родился на Волге и знал то, о чем теперь рассказывал. Лиа видела Землю в картинах, принятых шаром, — коралловые острова, сельву Южной Америки, клены Канады. Но видеть так, как хотел показать и показывал Илья, она не могла. Аня, Виталий знали Илью — ели с ним хлеб и соль, — но и они не предполагали, что в душе Илья был поэтом. Только поэт мог показать нежность утреннего тумана, и серебро на траве, и неописуемую синь июльского дня, и сахарную мякоть арбуза; лодчонку, прикорнувшую на лимане, всплеск осетра, крестьянский праздник в волжском селе… Любовь к Земле сделала поэтом Илью, и та же любовь показала его глазами первые бомбовые удары по этой Земле, пыльные шеренги солдат, и как умирали солдаты, стояли насмерть за землю и выстояли.
Илья не боялся показывать смерть. Он верил, что эта смерть во имя любви к Земле, и заставлял верить пришелицу.
Аня, Виталий видели торжество в рассказе Ильи. «Понимаете?..» — спрашивал гостью Илья, показывая рейхстаг, набитый солдатами…
Шар погас. Лиа глядела на Брагина. Потом медленно и молча кивнула ему — словно поклонилась землянину.