Она засмеялась и поцеловала меня.
— Кажется, мне наконец удалось вызвать у тебя возмущение. Наверно, именно здесь заключается самая большая разница между мной и американцами. В Америке средний гражданин особенно много на взятки не тратит. В Сайгоне это делали все.
— Ты дала ему взятку?
— Не так прямо, конечно. Пришлось зайти с черного хода. Несколько совершенно легальных перечислений на предвыборную кампанию вдруг появились на счету одного сенатора, который напомнил некую ситуацию еще кое-кому, кто оказался в состоянии совершенно легально провернуть то, что мне было нужно. — Она посмотрела на меня искоса. — Конечно, я подкупила его, Виктор. И ты бы удивился, узнав, как дешево он мне обошелся. Тебя это беспокоит?
— Да, — признался я. — Мне не по душе взяточничество.
— Ну, а я отношусь к этому явлению совершенно безразлично. Оно просто существует, как гравитация. Восхищаться тут, разумеется, нечем, но таким образом можно сделать очень многое и очень быстро.
— Я надеюсь, ты себя как-то обезопасила?
— Более-менее. Когда дело касается взяток, никогда нельзя быть уверенным на сто процентов. Человеческий фактор. Тот член муниципального совета может сболтнуть лишнего, если окажется когда-нибудь перед судом присяжных. Но, я думаю, он не окажется, потому что Осборн не станет заниматься этим делом. Он знает, как устроен мир, знает, какой властью я обладаю, и знает, что ему меня не пересилить. Это вторая причина того, что он ушел сегодня без драки.
Мы долго молчали. Я хотел многое обдумать, и то, о чем я думал, по большей части мне не нравилось. Лиза дотянулась было за сигаретами, потом передумала. Она ждала, когда я приду к какому-нибудь выводу.
— Это огромная сила, — сказал я наконец.
— Страшная сила, — согласилась она. — Ты не думай, что меня она не пугает. И не думай, что мне в голову не приходили всяческие фантазии о сверхчеловеческом могуществе. Власть — это ужасное искушение, и не так-то легко от нее отказаться. Я могла бы сделать очень многое.
— А станешь?
— Я говорю не о том, что можно украсть что-то или разбогатеть.
— Я понимаю.
— Это политическая власть. Но я не знаю, как ей воспользоваться… Может быть, это прозвучит банально, но я не знаю, как использовать ее во благо. Я слишком часто видела, как добрые намерения оборачивались во зло. Мне кажется, что мне недостает мудрости, чтобы сделать что-то хорошее. И слишком велики шансы оказаться разорванной на куски, как Клюг. Но и оставить эту затею я тоже не могу. Я все еще беспризорная девчонка из Сайгона. У меня хватает ума не пользоваться этой властью, кроме тех случаев, когда нет другого выхода. Но просто выбросить или уничтожить такие сокровища я тоже не могу. Ну, не глупо ли?
Я не мог ответить на ее вопрос. Но у меня возникло недоброе предчувствие.
Всю следующую неделю меня грызли сомнения, однако я так и не пришел ни к каким выводам относительно происходящего с точки зрения морали. Лиза знала о кое-каких преступлениях, но не сообщала о них властям. Это, впрочем, меня не особенно беспокоило. Она сама располагала возможностями совершить гораздо больше преступлений, и вот это вызывало у меня сильное беспокойство. Я не думал, что она что-нибудь планирует. У нее хватало ума использовать свои знания только для обороны, однако, когда дело касалось Лизы, это понятие охватывало довольно широкий диапазон действий.
Однажды вечером она не пришла к ужину вовремя. Я отправился к дому Клюга и застал ее за работой в гостиной. Стеллаж длиной футов в девять опустел, а диски и пленки стопками лежали на столе. На полу стоял огромный пластиковый мешок для мусора, а рядом — магнит размером с футбольный мяч. На моих глазах Лиза взяла кассету с пленкой, провела ею по магниту и бросила в почти полный уже мешок. Она посмотрела на меня, проделала такую же операцию с небольшой стопкой магнитных дисков, потом сняла очки и вытерла глаза.
— Так тебе лучше, Виктор? — спросила она.
— Что ты имеешь в виду? Я хорошо себя чувствую.
— Нет, неправда. И я тоже чувствовала себя скверно. Мне больно делать то, что я делаю, но я должна. Ты не принесешь мне еще один мешок?
Я притащил мешок и помог ей снять с полки следующую порцию кассет и дисков.
— Ты собираешься все стереть?
— Не все. Я стираю досье Клюга и… кое-что еще.
— Ты не хочешь говорить мне, что именно?
— Есть вещи, которые лучше не знать, — мрачно ответила она.
В конце концов за ужином я убедил ее рассказать мне, в чем дело.
— Это страшно, — сказала она. — За последнее время я побывала во многих запретных местах. Клюг туда попадал по первому желанию, и мне до сих пор страшно. Грязные места. Места, где знают кое-какие вещи, про которые, мне раньше казалось, я хотела бы узнать тоже.
Она вздрогнула, не решаясь продолжить.
— Ты имеешь в виду военные компьютеры? ЦРУ?
— С ЦРУ это все началось. К ним попасть легче всего. Потом я забралась в компьютеры системы НОРАД — это те парни, что должны вести следующую мировую войну. И от того, с какой легкостью Клюг к ним забрался, у меня волосы дыбом встали. Просто ради практики он разработал методику начала третьей мировой войны. Запись хранилась на одном из тех дисков, что мы уже стерли. А последние два дня я ходила на цыпочках вокруг действительно серьезных заведений. Разведывательное управление министерства обороны и Управление национальной безопасности. Каждое из них больше чем ЦРУ. И меня там засекли. Какая-то сторожевая программа. Как только я поняла это, я тут же дала ходу и пять часов подряд занималась тем, что заметала следы. Я убедилась, что меня не отследили, а потом решила все это уничтожить.
— Думаешь, Клюга убили они?
— Они на эту роль подходят лучше всего. Клюг держал у себя тонны их информации. Я знаю, что он помогал проектировать самые крупные компьютерные комплексы в НСА[23] и потом долгие годы шарил по их машинам. Тут достаточно одного неверного шага.
— Но ты все сделала как нужно? Ты уверена?
— Я уверена, что меня не отследили. Но не уверена, что уничтожила все записи. Пойду взгляну еще раз.
— Я пойду с тобой.
Мы проработали за полночь. Лиза просматривала каждый диск или пленку и, если у нее возникали хотя бы малейшие сомнения, передавала ее мне для обработки магнитом. Один раз, просто потому что она была не уверена, Лиза взяла магнит и провела им перед целой полкой с записями.
Меня при этом охватило поразительное чувство. Одним движением руки она превратила в хаос миллиарды бит информации. Возможно, на всей планете нигде больше не существовало такой информации. И у меня возникли сомнения. Имела ли она право делать это? Разве знания существуют не для всех? Но, должен признаться, сомнения эти мучали меня недолго. По большей части я был рад, что все это исчезло. Старый консерватор во мне с легкостью соглашался, что есть Вещи, Которые Нам Лучше Не Знать.
Мы почти закончили, когда забарахлил экран дисплея. Что-то несколько раз щелкнуло там и зашипело. Лиза отскочила назад. Потом экран замигал. Какое-то время я смотрел на экран, и мне показалось, что там формируется изображение. Что-то трехмерное. И уже почти уловив, что это, я случайно взглянул на Лизу: она смотрела на меня. Лицо ее освещали пульсирующие вспышки света. Она подошла ко мне и закрыла ладонью мои глаза.
— Виктор, тебе не надо смотреть.
— Все в порядке, — сказал я, и, пока я говорил, все действительно было в порядке, но как только слова вырвались у меня, я почувствовал, что это не так. И это мое последнее воспоминание за очень долгий срок.
Врачи сказали, что две недели я вообще был на грани. Помню я очень мало, потому что мне постоянно вводили большие дозы лекарств, а после немногочисленных периодов просветления у меня снова начинались приступы.
Первое, что я помню, это лицо склонившегося надо мной доктора Стюарта. Я лежал на больничной койке. Позже я узнал, что нахожусь не в госпитале для ветеранов, а в частной клинике. Лиза уплатила за отдельную палату.
Стюарт задавал мне обычные вопросы. Я отвечал, хотя чувствовал себя очень уставшим. Когда Стюарт счел наконец мое состояние удовлетворительным, он ответил на несколько моих вопросов, и я узнал, как долго пробыл в больнице и что произошло.
23
Принятая аббревиатура Управления национальной безопасности США (National Security Agency).