— Дело не в белой тряпке и не в том, чтобы насолить гитлеровцам в праздничный день, — сказал комиссар и стал излагать, какую пользу можно извлечь из этого мероприятия. Он старался, чтобы я сам убедился в абсолютной необходимости задуманного.
А я смотрел на доброго, озабоченного комиссара и не совсем Понимал, почему он меня уговаривает. «Надо — значит надо!» Я окончил училище, был кадровым офицером. Короткий приказ для меня понятнее и убедительнее. А майор Арбузов продолжал говорить:
— У нас нет времени на изучение объекта, нет времени на подготовку, даже на размышления. Ночью гитлеровцы сами снимут флаг. Кончится 20 апреля — и снимут. По своей пунктуальности, наверное, додержат до двадцати четырех ноль-ноль, а потом опустят. Все, чем вы располагаете, — четыре-пять часов темного времени. Поэтому продумайте вte самым тщательным образом и подберите наиболее опытных разведчиков.
Комиссар взял меня за руку выше локтя, жестом этим и особенно тоном подчеркнул:
— Это не обычное задание, товарищ Ковров, считайте его партийным поручением. Перед тем, как идти сюда, на НП, я говорил с командиром полка. Мы будем держать в готовности артиллерию, если потребуется, прикроем ваши действия огнем.
Я был уверен: теперь Арбузов поднимет на ноги всех, не только артиллеристов, но и пулеметчиков, снайперов, рядовых стрелков, штаб, тыловые подразделения, санитарную часть, даже кухню — все будут по воле комиссара брошены на успешное выполнение задачи.
— Вам нужно найти время для отдыха, — советовал Арбузов, — всю ночь не спали. Идите, сейчас же ложитесь спать. Обдумайте состав группы и дайте людям указания на подготовку.
Голощапов при появлении комиссара расправил под ремнем складки шинели, подтянулся и поддернул на плече автомат. Он все время молча слушал разговор старших.
Дорогой я обдумывал возможную последовательность действий. Флаг, несомненно, охраняется специальным постом или даже караулом. В него назначены отборные фашисты. Охрана, чтоб быть в безопасности от пуль, должна располагаться на противоположном, невидимом для нас, скате. Как она несет службу — ходит часовой по тропке или сидит в окопе? Где караул со свободными сменами — далеко или рядом с постом, охраняющим флаг? Все это пока неизвестно и станет ясным уже там. Придется создать две группы захвата. Они должны быть небольшие, по два человека — меньше вероятности нашуметь. Обойдут высоту с двух сторон, вползут на противоположный скат и там увидят, которой из них удобнее напасть на часового. Свободная группа, как только часовой будет снят, спустит флаг и унесет его. На случай, если сделать все это втихую не удастся, придется создать третью группу, специально для блокировки караула…
Мне даже думать не хотелось об этом третьем и самом опасном варианте. «Нелегко будет выбраться из расположения врага, если разведчиков там обнаружат!»
В землянке меня ждал начальник разведки. Я расстелил на ящике с гранатами чистый лист бумаги, созвал разведчиков и стал вместе с капитаном Новиковым обсуждать план операции. Солдаты обступили командиров. Они задавали вопросы, предлагали свои поправки, высказывали возражения. Это был мой стиль выработки плана действий. Сам я называл его «чапаевским» методом. Обсуждения эти я обычно заканчивал фразой из фильма: «Ну, а теперь слушайте, что я буду говорить!» — и объявлял окончательное решение, в котором было учтено все полезное из того, что говорили разведчики.
К одиннадцати часам план был разработан, понят и усвоен всеми участниками. Я лег отдыхать на нары. Долго не мог уснуть — думал о предстоящем деле.
Проснулся я во второй половине дня. Умылся. Поел пшенной каши, которую разведчики называли «блондинкой». Потом стал проверять готовность группы: встряхивал автоматы, заставлял разведчиков прыгать на мосте и слушал, не брякает, не звенит ли что-нибудь? Белые маскировочные костюмы велел сменить на летние, пятнистые.
— Земля во многих местах обнажилась. Если ракета застигнет на снежном поле, лежите неподвижно — примут за проталины.
Вечером в первой траншее разведчиков встретили комиссар Арбузов, начальник артиллерии и капитан Новиков. Я договорился с артиллеристом о сигналах вызова огня, взял ракетницу и красные ракеты. Комиссар был весел, он явно хотел приободрить разведчиков.
Сумерки сгустились в черную безлунную ночь. Разведчики один за другим вспрыгнули на бруствер. Я помахал на прощанье рукой тем, кто остался в траншее, и двинулся в нейтральную зону.
Сначала шли в рост — противник был далеко. Только проносились стороной огненные нити трассирующих пуль — они были не прицельные. Я знал: всю ночь так будут прочесывать нейтралку — такой у немцев порядок. Под ногами похрустывала земля, вечерний морозец покрыл ее тонкой корочкой. Снежные островки мы старательно обходили — затвердевший на холоде снег хрустел, как высохшая фанера. Разведчики шли след в след.
Когда осталось до передовых постов метров двести, все опустились на четвереньки, а приблизились на сто — поползли.
Я знал: здесь у гитлеровцев нет колючей проволоки и сплошных траншей, они не хотят зря тратить силы, считают, что остановились ненадолго…
Вглядываясь и напрягая слух, я стремился провести группу в промежутке между окопами. Днем с наблюдательного пункта я хорошо видел — прерывистые окопчики длиной метров по пятьдесят тянулись по полю, словно пунктир.
Вдруг справа забил длинными очередями пулемет. Он был от группы далеко, но его стрельба могла насторожить и других. «Какой черт его там потревожил?» И в тот же момент из наших траншей солидно и ровно застучал «максим». Немецкий пулеметчик помолчал, но потом вновь пустил огненные жала трассеров в сторону нашей обороны. И «максим» тут же влил ему добрую порцию пуль. Гитлеровец смолк надолго.
Иногда в черной вышине вспыхивали ракеты. Пока огонек, шипя, падал на землю, из наших траншей раздавалось несколько одиночных выстрелов. Пули летели точно в то место, где сидел ракетчик. Это работали снайперы. У меня от поддержки становилось легче на душе. Я знал: сейчас там, позади, хлопочет комиссар. Уже при второй очереди, пущенной немецким пулеметом, Арбузов наверняка позвонил командиру правофлангового батальона и холодно спросил: «Товарищ Липатов, почему на вашем участке пулемет разгулялся? Попрошу вас — займитесь, и чтоб я вам больше не звонил».
Я ясно представлял, как Липатов, матерясь, хриплым, сорванным на телефонах голосом гонит кого-то или даже спешит сам в пулеметный взвод. И вот, пожалуйста, результат — фашиста заставили замолчать.
Я давно заметил: любое дело, в которое вмешивался комиссар Арбувов, сразу же приобретало солидность и особую значительность. Это случалось не только при выполнении серьезных указаний «сверху».
Впереди послышался сдержанный разговор. Было хорошо слышно — говорят немцы. Движения стали предельно осторожными. Я пополз влево, стараясь уловить, не послышатся ли какие звуки оттуда, слева, куда я полз, не обнаружатся ли и там гитлеровцы. Оглядываясь назад, следил, чтобы не отстала группа. Разведчики, словно тени, бесшумно скользили 8а мной. Сейчас было достаточно брякнуть кому-нибудь автоматом или кашлянуть, и сразу все вокруг закипело бы огнем. Взметнутся вверх ракеты, польются сплошным дождем огненные трассы, забухают взрывы гранат. Все будет кончено в несколько секунд, если разведчики растеряются. Но я бывал уже в таких переделках, и разведчики мои приучены: в случае обнаружения на близком расстоянии они готовы сами — не в секунды, а в мгновения — подавить огнем автоматов и гранатами находящихся поблизости врагов и только после этого отходить. Иначе нельзя — от пули не убежишь, как бы ты быстро ни бегал!
Голоса постепенно отодвигались назад. Осторожно уползая от них, я радовался: «Кажется, передний край пересекли, теперь добраться бы до кустарника, а там и высота с флагом недалеко».
Когда перед глазами встали черные ветки кустов, я поднялся с земли и, пригибаясь, повел группу дальше, вдоль кромки кустарника. В заросли я не вошел умышленно: ветки будут хлестать по одежде и снег, залежавшийся под кустами, будет хрустеть.