В это время из будки выскочил огромный пес, загремел цепью и такой поднял неистовый лай, что к нему присоединились все деревенские собаки. Уже хотели было бежать обратно в лес, но в это время, разбуженные собачьим лаем, на крыльцо вышли Никифор Тушкан в одном исподнем и за ним Петька Потеев в трусах, с заспанным, опухшим лицом.
Мы с Алешей Соколенком спрятались за угол дома, а Долгих с Глобой на вопрос Никифора, кто они, ответили, что отбились от воинской части.
С лица Потеева сон как рукой согнало, наверно, подумал, подлец, что попала добыча в руки, и повернулся было, чтобы идти в дом, но в этот момент мы с Соколенком выскочили из-за угла и с криком: "Ни с места, гад, руки вверх!" - направили на Потеева автоматы.
Так, голенького, в трусах, мы и повели предателя к опушке леса, где осталась дежурить Таня Цвибик. Галантный Долгих даже стал перед ней извиняться, что привели Потеева в одних трусах, на что Таня, глянув с ненавистью на Петьку, сказала:
- Ничего, лишь бы сцапали изменника.
И свершился над предателем партизанский суд. Продолжался он более двух часов.
- Где Митя? - подступая к нему, спросила Леля Паперная. - Скажи, где наш Митя?
И он рассказал, что Митю собрались было на рассвете расстрелять, но в последнюю минуту Шульц передумал и приказал отправить его в район.
- Ты присутствовал на допросах Мити? - спросил Никанор Иванович.
- Да...
- И что, сломали они его?
- Нет, Митя держался стойко... Молчал...
- Кто сопровождал Митю в район? - опять спросил Никанор Иванович.
Потеев обвел присутствовавших испуганными глазами, съежился и выдавил из себя:
- И я тоже...
На суде выяснились и другие предательства Потеева. Он рассказал о трагической судьбе Стася Нечаева. Став предателем, Потеев предложил и Стасю записаться в полицаи, но тот ответил решительным отказом, заявив, что его, Нечаева, отец и старший брат служат в Красной Армии, защищают с оружием в руках родную землю и он не пойдет служить фашистам.
- А куда же ты, Стаська, пойдешь? - поинтересовался Потеев.
- Сам не знаю куда.
- В партизаны?
- Хотя бы и в партизаны! - отрубил Нечаев.
Назавтра Стася взяли, обвинили в связях с партизанами и повесили...
Слушая Потеева, Никанор Иванович сидел подавленный, словно чувствовал свою вину перед Стасем Нечаевым: взял бы его в туристский поход - Стась остался бы живой и был бы хорошим воином.
Никанор Иванович тяжело поднялся с пенька, медленно обвел всех суровым взглядом и твердым голосом, чеканя каждое слово, объявил приговор:
- Именем Советской власти за измену Родине и черные предательства, в результате которых после зверских пыток в застенках гестапо от рук палачей погибли мученической смертью наши друзья, советские патриоты Митя Бурьян и Станислав Нечаев, - приговорить Петра Потеева к высшей мере наказания расстрелу!
Долгих, Глоба и Таня Цвибик погнали предателя к лесному оврагу и привели приговор в исполнение.
Отряд наш постепенно рос. Чаще стали встречаться в лесу одиночные бойцы и небольшие группы, они по разным причинам отбились от своих частей и охотно вливались в наш отряд.
Вскоре случилась беда с Никанором Ивановичем. Он с группой находился в засаде, когда на шоссе показались немецкие самокатчики. Хотя бой был коротким, половина немцев полегла, нашего командира ранило в правую ногу выше колена. Дня два он еще командовал отрядом, потом почувствовал себя плохо: повысилась температура, боль стала нестерпимой, и, как он ни крепился, оставаться на ногах уже не мог и передал командование Долгих.
В начале октября мы встретили в излучине Березины партизанский отряд и присоединились к нему.
Всю осень и половину зимы я партизанил: ходил на диверсии, на связь с подпольщиками, однажды, во время блокировки леса карателями, ранило меня в грудь. С группой таких же, как я, тяжелораненых отправили на Большую землю.
Пролежав два месяца в тыловом госпитале, попал в резервный полк, а оттуда в одну из действующих частей на Западном фронте. Однако воевать там долго не пришлось. Во время штурма высоты снова был ранен.
На этот раз, выписавшись из госпиталя с ограничением, я попал на Прибалтийский фронт в хозкоманду и пробыл бы там до конца войны, если бы случайно не встретил Игоря Глобу. Игорь был в чине лейтенанта и командовал взводом разведки и, словно обидевшись за меня, что я вроде не у дел, предложил перейти к нему во взвод.
- Не пропустят меня врачи, - сказал я, - ведь я, Игорь, ограниченно годен!
Тогда он сказал:
- По-честному, Аркаша, если тебя устраивает хозкоманда, тогда разговор окончен! А если нет, все хлопоты беру на себя. Мне нужен боец с твоим партизанским опытом. А то у меня во взводе бывалых разведчиков осталось раз, два и обчелся.
Не знаю, что говорил командиру Игорь, какими красками рисовал меня, однако назавтра пришел приказ о моем откомандировании во взвод разведки.
Около трех месяцев воевал я плечо к плечу с моим другом. Брали с переднего края "языков", несколько раз побывали во вражеском тылу, и, как видите, судьба миловала меня. А Игорь Глоба погиб. Однажды ночью, когда мы уже взвалили на плечи оглушенного фрица, с вражеской стороны ударили минометы. Тут Игоря моего и убило...
Аркадий Маркович умолк, зябко повел плечами.
- Уже росы много выпало, пора домой! - И, помолчав, добавил печально: - Нет горше, как терять своих друзей.
- Отыскали вы, Аркадий Маркович, после войны ваших одноклассников?
- Только Виктора Прокоповича. С ним и теперь поддерживаю связь. От него узнал о судьбе Тани Цвибик. Шла она по заданию в Паричи - есть такой городок на Березине, - там должна была встретиться с одним нашим человеком, он служил в фельдкомендатуре. Оказалось, что он уже был у немцев на подозрении, и, когда Таня в условленном месте встретилась с ним, их схватили полицаи. Таня Цвибик, писал мне Прокопович, на допросах держалась мужественно, но против нее были улики: в корзине с лесной малиной, которую она несла, лежала взрывчатка. Таню расстреляли.
Мы столкнули с песчаной отмели лодку, Аркадий Маркович завел моторчик, и она пошла неторопко против течения.
- А как же вы попали сюда, на Никулку? - спросил я, как только мы свернули в русло реки Камчатки. Здесь не так громко был слышен стук моторчика, и можно было продолжить разговор.
- Вы же знаете, что после победы над Германией некоторые воинские части были переброшены на Дальний Восток. В их числе и наша дивизия. Так что пришлось мне повоевать и в Маньчжурии, недолго правда. Под Цзямусы снова был ранен, к счастью не опасно. Пока лежал в госпитале, война в Маньчжурии кончилась. Выписали меня из госпиталя и отправили на комиссию. Учтя мои прежние ранения, представили к демобилизации. Получив документы, проездной билет и полагавшиеся деньги, кстати немалые, решил пожить во Владивостоке. Ведь торопиться мне было некуда. Никого из родных у меня не осталось. Отец погиб на фронте, мать и сестренку немцы отправили в минское гетто. Город наш, писали мне, за время войны переходил из рук в руки, и от него остались одни руины. Поэтому мысль о возвращении на родину была для меня так тяжела, что я со дня на день откладывал отъезд. А тут стали вербовать демобилизованных на разные работы. Устроюсь, думал, во Владивостоке, окончу в вечерней школе десятый класс, а там, чем черт не шутит, поступлю в педагогический. Я ведь с детства мечтал стать учителем. Словом, пошел оформляться на строительство, и встретились мне на Ленинской мои однополчане. "Куда, старший сержант, думаешь податься?" Я и рассказал. "Ну и зря! - говорит один. - А мы решили на Камчатку, в леспромхоз. Давай и ты с нами" Подумал и согласился. Вот так я и попал на Никулку. Я и здесь, как вы знаете, время зря не терял. Мечта моя заветная - стать учителем - осуществилась. - И заключил: - Вот вам вкратце и вся история моей жизни. Главное, по-моему, найти в себе силы остаться человеком, какие бы удары судьбы ни обрушились на тебя. Только вот здоровье подводит. Я из-за своей астмы в кочевника превратился. Север, куда я, получив диплом, поехал, оказался для меня вреден. Решили вернуться в долину. Но и здесь, в Вербной, весна укладывает меня в постель. Не исключено, что придется поехать еще куда-нибудь. А я не охотник до перемены мест.