Словом, - продолжал дальше Тимкин, - ничего у меня не получилось. Пять дней занимался со мной Тырда в корале, пока я наконец не освоил эту премудрость. А не получалось у меня, оказывается, потому, что действовал одной правой рукой, хотя часть колец осталась у меня в левой. Ведь именно левой чаутчик управляет арканом во время его полета: добавляет, если нужно, длины, сбрасывая с левой руки два-три колечка; ею же незаметно передвигает летящий ремень то вверх, то вниз, то влево, то вправо, смотря как и куда скачет олень. Тонкая это штука, скажу я вам, настоящее искусство, и дается оно с трудом. - Тимкин закурил, глянул на меня поверх очков. - Поблагодарил я Тырду за науку и пригласил его на радостях выпить стаканчик спирта. Выпили, закусили копченым балычком. Тут Тырда и говорит: "Нашел бы, Елизарка, время, научил бы меня мало-мало читать и писать, а то без грамоты, как слепой, в темноте живу". Позднее, когда я для пожилых людей ликбез организовал, Тырда ни одного урока не пропускал. - И, докурив папиросу, заключил: - Вот так и живем на Севере дальнем...
2
Поезд остановился на станции Слюдянка. Тимкин схватил свой медный чайник и как был, в одной сорочке и тапочках, выбежал на мороз к кипятильнику. Минут через пять он вернулся раскрасневшийся, очень довольный и сразу же принялся заваривать чай.
- Здесь водичка так водичка, - сказал он, - байкальская...
- Смотрите, Елизар Власович, так ведь и простудиться можно.
- Разве для нас, северян, это холод? В тундре до сорока градусов морозы, и то налегке бегаем. - И, закутав чайник махровым полотенцем, сунул его под подушку. - За горяченьким и разговор у нас пойдет бойчее.
Я все еще был под впечатлением истории с Тырдой и сказал Тимкину:
- Все-таки, Елизар Власович, вам тогда здорово повезло. Не удалось бы положить на обе лопатки шамана, все могло для вас обернуться иначе.
Он глянул на меня косовато поверх очков:
- Да что там Тырда! По сравнению с Купчиком Тырда просто не в счет.
- Кто же он, Купчик?
- Палач из "поезда смерти". - И, заметив мое удивление, спросил: Наверно, слышали или читали, что в годы гражданской войны на Амурской железной дороге курсировал "поезд смерти" есаула Калмыкова?
- Где-то, помнится, читал... Это желтый поезд?..
- Вот-вот, - оживился Тимкин, - тюрьма на колесах. В вагонах, выкрашенных в желтый цвет, совершались дикие расправы над революционными рабочими. Не успевших вовремя скрыться беляки арестовывали, сажали в желтые вагоны, где их перед казнью зверски истязали.
- Разве и вам довелось побывать там?
- Пришлось...
- Сколько же вам было лет?
- Тринадцать.
- И все же удалось вам вырваться из желтого вагона?
- Как видите, - усмехнулся Тимкин.
- Везучий вы человек, Елизар Власович!
Он глянул на ручные часы, потом достал из-под подушки чайник, раскутал его и налил сперва мне в стакан, затем себе в алюминиевую кружку.
- Прежде чем поведать вам и эту историю, - произнес он, отпивая чай, - придется совершить небольшой экскурс в прошлое. Но ведь спешить нам некуда, так что слушайте.
И вот что он рассказал...
Родина Тимкина - Бочкарево, небольшой пристанционный поселок, где большинство жителей были деповские рабочие: паровозные машинисты, кочегары, слесари-сборщики, стрелочники, сцепщики вагонов - словом, что ни на есть трудовой люд, пролетарии.
В годы гражданской войны большинство деповцев влились в революционные отряды, сражались против белогвардейцев, отстаивали молодую советскую власть. Ушли в отряд и два брата Тимкины, Николай и Влас. В одном из боев с превосходящими силами беляков отряд понес потери и вынужден был отступить: кто ушел в тайгу, а кто тайком под покровом ночи вернулся домой.
Захваченных в плен калмыковцы помещали в желтые вагоны "поезда смерти", нещадно пытали и, расстреляв, сбрасывали на ходу прямо на железнодорожную насыпь.
Во время облавы были захвачены Влас Иванович Тимкин с сыном Елизаркой. На глазах у мальчика палачи допрашивали отца, Били шомполами по голой спине, выкручивали руки, выдергивали щипцами волосы на голове, требовали сведений о численности революционного отряда и кто им командует.
Ничего не добившись от Власа Ивановича, взялись за Елизарку. Хлестали его плетьми по лицу, кидали на пол и били носками сапог в живот, потом один из палачей, по кличке Купчик, схватил Елизара за шиворот и с такой силой швырнул к стене, что мальчик, ударившись головой, залился кровью.
- Батя, - кричал Елизарка, сплевывая кровь, - ты за меня не бойся, батя! Пусть до смерти забьют меня, ничего им не скажу!
Поиздевавшись над мальчишкой, снова взялись за отца. Чтобы не ронять себя в глазах сына, Влас Иванович и на этот раз держался стойко. Ночью его вывели из вагона и тут же на путях расстреляли.
"Поезд смерти" шел в сторону Хабаровска, усеяв дорогу телами казненных. Но вагоны не пустели. Почти на каждой остановке приводили туда новых узников, в том числе стариков, женщин и детей.
Страшная молва по всему краю разнеслась о желтом поезде, и люди, завидя его издали, покидали свои дома и убегали в тайгу и сопки.
Елизарку, точно о нем позабыли, больше на допросы не вызывали. Возили с собой в арестантском вагоне как заложника.
Насмотревшись за эти дни, как издеваются палачи над мирными людьми, Елизарка понимал, что долго его здесь держать не будут, что не сегодня завтра покончат и с ним, и, поскольку терять ему нечего, стал думать о побеге.
С этой мыслью он уже не расставался, искал случай, чтобы как-нибудь выскользнуть из желтого вагона.
- Забыл сказать, - продолжал Елизар Власович, - что самыми жестокими среди палачей в "поезде смерти" были трое: Степан Рыскулов, по кличке Купчик, - тот, что пытал меня с батей, здоровенный, с темным скуластым лицом и шрамом поперек узкого лба, блудливые, красноватые, как у кролика, глаза его, налитые злобой, так и пронизывали тебя насквозь; потом подъесаул Шорников, высокий, сухопарый, с длинными руками и узким, изрытым оспой лицом, за что и носил кличку Рябой; третьим был Михайла Есименко, среднего роста, полный, короткошеий, с отвислыми мясистыми щеками, по кличке Кабан. Этого, спасибо, бог прибрал.
На станции Завитая раздобыли палачи четверть самогону. При дележке сивухи заспорили между собой, дело чуть не дошло до драки. Тогда Кабан и говорит:
- Чтобы спору не было, я всю четверть выпью!
- А не брешешь? - усомнился Купчик.
- Вот те крест! - поклялся Кабан.
Тогда Купчик говорит Рябому:
- Нехай его пьет, а мы поглядим!
Кабан взял бутыль и стал пить сивуху из горлышка. Отпил до половины, передохнул и, оглядевшись вокруг, стал пить дальше. Рябой и Купчик, следившие с любопытством за Кабаном, вдруг увидали, что лицо его стало белым как мел, глаза вроде на лоб полезли, а из ушей и носа струйками потекла кровь. Рябой испуганно кинулся к нему отнимать бутыль, но уже было поздно. Выронив ее из рук, Кабан дико, по-звериному заорал и грохнулся на землю.
Поднялся шум. Из вагонов повыскакивали беляки, побежали к месту происшествия.
Наблюдавший за всей этой сценой Елизарка, воспользовавшись замешательством, шмыгнул в тамбур, выпрыгнул из вагона, побежал в пристанционный садик и спрятался в кустах сирени.
Уже стало смеркаться, когда "поезд смерти" двинулся дальше на восток...
Тимкин налил в кружку свежего чая и, держа ее на ладони, стал медленно отпивать.
- Наверно, вы правы, что я везучий, - сказал он после краткого молчания. - Если бы не случай с Кабаном, погиб бы в свои тринадцать годков, не повидав жизни. Подождал я в кустах, пока затихнет вдали стук колес, вылез из своего укрытия и пошел искать, где бы меня приютили. Так я в сумерках пришел к стрелочнику Егорову. Жил он со своей старушкой Марфой Никитичной в казенном домике за станцией. Когда постучался к ним, старушка отперла дверь, впустила меня, и, не успела она спросить, кто я и как очутился здесь, закричал: "Бабуленька, сховайте меня, я из "поезда смерти" убег!" И тут же у порога свалился. Добрые люди подняли меня, уложили на топчан, укрыли овчиной, и я забылся крепким сном. Около двух недель прожил у них, а когда оправился от побоев, старик Егоров усадил меня в товарный вагон и отправил обратно в Бочкарево.