В предутренней тишине вдруг явно прозвучало далекое эхо взрыва и отзвуки ожесточенной перестрелки. Там лупили из всех калибров. Мы вскочили.
– Это со стороны Веденского ущелья, – сказал Набат – Похоже, наши бьются…
Я знал, что там, в составе МГ-1, находился Иван. Вот и первое его боевое крещение – мимолетом подумалось мне. Однако, нарастающая тревога не давала мне покоя. И хоть сейчас нас было двенадцать человек живых – тринадцатым был труп Халида, эта магия чисел не давала мне покоя. Бой так же внезапно стих, как и начался. Я ходил взад-вперед, нервно курил. Затем, не выдержав, связался с Ханкалой по «историку»:
– «412»-му, «центр» на связь!
– На связи «центр» для «412»-го!
– Ясно слышал эхо боя в северо-западном направлении от меня. Что происходит?
– Вас прикрывает первая МГ.
– Что у них там случилось?
– Группа попала в засаду, отходит в сторону Верхатой. На борту один «двухсотый». Ждите «птичку». Конец связи.
Затем я связался по коротковолновой радиостанции с Панаетовым. Он подтвердил факт боя МГ-1, но у Пятого потерь не было. Это означало, что погибший был из числа солдат маневренной группы. Меня мучил вопрос – кто? Но сейчас это выяснять было совершенно бесполезным делом. Да и категорически воспрещалось подобной информацией забивать эфир.
Ко мне подобрался Набат.
– Чуешь? – тревожно спросил он – Со стороны Саясан тоже стреляют…
Мы вслушались. Действительно, с той стороны хребта доносилось едва слышимое торопливое стрекотание длинных автоматических очередей.
– А, очухались, «бойки» – сказал я – Мстят за Халида.
– Ну и где твоя «птичка»? Скоро станет совсем светло и нас обнаружат!
– Не ссы, прорвемся… – ответил я Набату извечной армейской формулой великого утешения.
Едва вертолет коснулся своими шасси бетонных плит военного аэродрома, я сам открыл боковой люк и выскочил из его чрева. Невдалеке я увидел Панаетова, Верещагина и еще каких-то людей. Они шли к нам, отворачиваясь от бешеного потока воздуха и пыли, поднятой лопастями и придерживая свои головные уборы. Я подбежал к Верещагину и вместо доклада спросил:
– Кто?
Пиночет посмотрел на меня и отвел в сторону злой взгляд. Не глядя на меня, он негромко сказал:
– Возьми мою машину.
От аэродрома до госпиталя было недалеко. Но для меня этот путь показался несоизмеримо длинным и тяжелым. Я словно спал. Вот, машина остановилась. Я вышел из нее и увидел Медведя. Но радости от долгожданной встречи, ни у меня, ни у него не было видно. Наоборот – меня пронзила острая боль, исходившая из недр грудной клетки. Медведь сидел в сторонке, на земле, возле кирпичной стены и смотрел куда-то прямо, качаясь взад-вперед, словно читал про себя какую-то мантру. Возле него лежал сверток из окровавленной солдатской плащ-палатки.
– Это все, что от него осталось, – сказал Медведь – Подорвались на фугасе. Он ехал на головном БТРе.
У Медведя на пыльных щеках были видны следы от слез. Он беззвучно плакал, не морщась и не моргая. Только раскачивался взад-вперед, подчеркивая тем самым тяжесть и непоправимость потери. Никакая успешная операция, никакое количество уничтоженных боевиков не оправдало бы эту смерть. Иван даже не сделал ни единого выстрела на этой войне. Его первый бой стал его последним боем.
Я опустился на землю, рядом с Медведем.
И вдруг я услышал хихиканье. Отвратительное, дерзкое, злорадное. Я поднял голову и увидел проходивших невдалеке людей. Это были чеченцы, сотрудники «грозненского» отряда. Они шли мимо госпиталя, направлялись в сторону расположения комендатуры ЧР. Они вели себя, как хозяева. Они смотрели на нас и смеялись, указывая на плащ-палатку. Они думали, что мы не понимаем, о чем они говорят. Но я прекрасно их понимал. Они сказали примерно следующее: «Еще одна собака нашла свою смерть!». Они говорили еще много чего обидного и непечатного, нагло хохоча и издевательски глядя на нас.
Я почувствовал, что у меня потемнело в глазах. Я перестал ощущать тяжесть рук и ног. Я уже не руководил собой, не контролировал свои действия. Словно в невесомости, я медленно поднялся на ноги.