– А-а… – понимающе покачал Иван головой.
– А ты это чего интересуешься? – вдруг спохватился я.
– Да есть в тебе что-то врожденное, я бы сказал – офицерское…
– Да? А ты что, внук Мессинга?
– Нет…
Я снова принялся копаться в своей сумке. Видя, что Иван по-прежнему ожидает продолжения разговора, нерешительно переминаясь с ноги на ногу возле шкафа, буркнул между делом:
– Из рабочих я. Мой отец вообще в армии не служил, по состоянию здоровья. А по поводу офицерства – так я и сам себе иногда удивляюсь.
Я, конечно, не сказал, что по своему отцу я происхожу из старого богатого рода, из зажиточных казаков. По матери дед мой был старшим офицером РККА. Моя мать помнит, что они жили в Крыму, у самого моря. За ее отцом всегда приезжала служебная машина, «эмка». Потом, однажды ночью, в доме были какие-то чужие люди, очень грубые. Отца своего она больше не видела. Шел тогда 1939 год. Но зачем это надо кому-то знать? Сейчас модно такие истории рассказывать. Спроси – каждый встречный поведает подобную историю. Но где правда, где вымысел? А мать мне рассказывала об этом еще в 1979 году, когда на подобные темы даже на унитазе остерегались рассуждать.
Желая «сменить пластинку», я спросил:
– Сам-то где тут устроился?
– У Верещагина я, «на направлении».
– Ага, Пиночет этот – прирожденный партайгеноссе.
– Пиночет? Это кто?
– Да Верещагин ваш!
– Почему Пиночет?
– А он сам так представился, – я принял осанку и, подражая полковнику, с наслаждением процитировал: – «У меня жестокая дисциплина, как у Пиночета!». Он что, поклонник чилийской хунты?
– Похоже на то, – пожал плечами Иван – Вообще, Верещагин – мужик толковый, зря не наседает, «самодурством» не занимается. Когда надо – защитит, заступится. Когда надо – ускорение придаст. Мужики его уважают. Ему, главное, с этим не дай Бог попасться, – Иван характерным жестом щелкнул себя под кадык – Иначе…
– Ага, снимут с довольствия на хоздворе, – поспешил я сообщить – Эту кухню я уже знаю.
– Ну вот, а разведчики тут такое бывает, вытворяют, скоро сам все увидишь. Короче, не любят здесь нашего брата. Кроме сбитых летчиков.
Я поднял голову:
– Сбитых?
– Сбитых, сбитых… – засмеялся Иван, увидев мое удивление – Это мы так называем наземную обслугу аэродрома – обеспечение полетов, технари разные. Они живут тут рядом с нами, через комнату. Веселые, я тебе скажу, ребята.
Тут в комнату ввалился еще один обитатель – невысокий крепыш с ручищами терминатора и короткой борцовской шеей, берущей начало от маленьких ушей и плавно переходящей в широченные плечи. Я бы мог поспорить, что этот человек – мастер спорта по борьбе.
– Михаил, – протянул он ко мне свою руку-лопату.
Не хотелось бы попасть под такую кувалду, отметил я про себя, пожимая руку. Его округлое лоснящееся лицо украшал широкий сплюснутый внутрь, сломанный, нос. Однако карие глаза светились мягким добродушным огоньком деревенского кузнеца. И только коротко стриженый ежик добавлял какой-то неповторимый боевой шарм. Может, потому, что все здесь стригутся налысо?
– Как добрался? – поинтересовался Михаил.
– Да ноги по пояс стер, если бы не армейцы. Спасибо, до ИСБ* подбросили.
– А что же наши? Не было никого?
– Да были.
– Не взяли?!
– «Не положено»… – передразнил я того прапорщика, с «хачипури».
– Тыловики, поди? Ну, паразиты!
Я копался в сумке, «обживая» свою тумбочку туалетными принадлежностями, размышлял вслух:
– А что удивляться? Что с меня можно взять? Тут все так просто не делается. «Бакшиш» подавай!
– Ну что ж, с прибытием на родную чеченскую землю! – артистически задрав китель, загадочным голосом поздравил Михаил.
Из-за ремня торчали три пол-литровых банки «Бочкарева».
– Давайте это возьмем в баню! – предложил Иван.
– Правильно, – поддержал я и вытащил из сумки пластиковую «полторашку» с этикеткой «Бонаква» – А это – ударить роком по этой дыре. Вечером, естественно.
– А что это? – уставились на бутылку ребята.
– Чистый спирт.
– Спирт?
– Спирт, спирт. Извините, водку тут провезти трудно. Вот, «это» пришлось закамуфлировать под газировку.
Баня представляла собой небольшой сарайчик с узкой раздевалкой, помывочным отделением и парилкой. Там, в углу, стояла небольшая огороженная прогоревшая печка с камнями в крошечной клетушечке. Михаил сразу полез кочегарить печку, пообещав, что через пятнадцать минут мы и минуты не высидим в парилке. Мы, опрокинув на себя по тазику, полезли париться, прихватив с собой «местную» плошку горячей воды.