Потом, сбросив ботинки и облегченно вздохнув, удобно развалился в кресле у телефонного столика, чтобы отдохнуть немного и собраться с мыслями. Он был доволен собой: в этом разговоре, да и вообще в минувшие недели он сумел сохранить хладнокровие, в то время как Анико, которая прежде в критических ситуациях обычно вела себя твердо и осмотрительно, считая его немного тряпкой, явно потеряла голову.
Сам он теперь, когда сын снова оказался в пределах досягаемости, слегка успокоился. То, что он сумел узнать новый адрес Андраша и заставил его ответить, наполняло его гордостью; правда, немного тревожила мысль, что он понятия не имеет о причине, по которой сын проявляет такое равнодушие к матери. Это было несколько странно; он старался подавить в себе горделивую, но не слишком уверенную мысль, что Андраш теперь, в кои-то веки, стал к нему ближе.
Он считал, что действовал, с учетом обстоятельств, вполне корректно. До сих пор они могли писать ему оба, он и на сей раз обеспечил равенство шансов. Теперь от Анико зависит, сумеет ли она найти с сыном общий язык. Его мучило любопытство; но, раз уж разговор закончился на неприязненной ноте, он не мог снова позвонить Анико и попытаться узнать, что там у них такое произошло. И нет ли у нее каких-то догадок, почему Андраш так долго молчал?
12
Обещанный подробный ответ прибыл в начале ноября; на штемпеле стояла дата отправки: октябрь, 26. Письмо было длинным; на первом листе, в правом верхнем углу, была какая-то надпись на иврите: похожие надписи он видел на письмах, которые приходили от их израильских партнеров. Но тут-то это при чем, не мог понять он.
Но когда он углубился в чтение размашистых, слегка загибающихся кверху строк с широкими петлями прописных букв, ему скоро стало ясно, откуда здесь эти угловатые значки; хотя понять, что они значат, он не смог.
Здравствуй, папа!
Я обещал в скором времени подробно отчитаться о своей жизни, о том, как идет учеба. Выполняю свое обещание.
Однако прежде всего: гмар хасиме тойве — желаю, чтобы в Книге жизни ты был записан на хороший год! Этот год будет — 5759-й.
Еще перед осенними праздниками я прошел обряд обрезания, а затем перед бейс дином (судом раввинов) ешивы Тора веира меня приняли в еврейскую веру, и с этого момента я, слава Благотворящему, считаюсь членом еврейской общины.
С начала месяца шват, то есть февраля, я учусь здесь под руководством моего рабби Йоэля Шика. С того же времени, то есть после того как произошел мой гиюр (обращение), я поселился в этих стенах. Рабби Шик гордится мной; он говорит, что и семья моя может мною гордиться: за столь короткое время и при отсутствии всяких предварительных знаний мало кто из его учеников достигал таких результатов, каких достиг я. Я уже могу подключиться к учебе, хотя и занимаюсь среди гораздо более молодых, чем я, и немножко могу даже продвигаться сам. Читаю Хумаш (Пятикнижие Моисеево), немного уже говорю на идише, понимать же понимаю значительно больше, чем могу сказать. Рабби Шик говорит: во всяком еврее, будь он самым отпетым, живет искра Божья, которая в должный момент может вспыхнуть и стать пламенем. Рабби — человек терпимый, он не считает каждого эпикойреса конченым человеком.
Ты, наверное, хочешь узнать, как я попал в ешиву.
В прошлом году, в декабре, — ты, может быть, помнишь — я писал тебе о своем разговоре с тем рабби из Брэндиса. После этого я попросил дядю Йошуа просветить меня в таких вещах, где у меня были только смутные догадки. Дядя Йошуа сказал, что это не телефонный разговор, и пригласил меня приехать к ним в Нью-Йорк на уик-энд. Я поехал. Он вкратце рассказал мне, что мы — евреи, к тому же происходим, правда не по прямой линии, от знаменитой династии Тейтельбаумов, и хотя уже родители дедушки были ассимилянтами, но ты — первый, кто женился на шиксе. Не очень-то было приятно слышать, как он говорил о маме.
В тот пятничный вечер он повел меня в ближайшую сатмарскую синагогу. Там он представил меня своему другу, и тот пригласил нас на праздничный ужин, ужин шабеса. Тогда я еще не смог бы выразить словами, но чувствовал, что со мной происходит что-то значительное… Хотя ни слова не понимал в произносимых молитвах и благословениях, да и обычаи были мне пока чужды. При всем том праздновали мы до рассвета. И за эту ночь мир повернулся ко мне другой стороной…