коро достигнут и религиозных общин, и тогда по всей Европе станут слышны звучавшие когда-то крики о помощи, и предсмертные стоны, и плач младенцев, и слова последней, оборвавшейся на полуслове молитвы, и каждая минута давних страданий оживет и на веки вечные останется с нами, а сообщество наших близких, и живых, и усопших, сольется в виртуальной реальности, и значит, будет существовать в Интернете, и Древо памяти заживет самостоятельной жизнью, а с ним оживут все памятные мероприятия, которые будут возле него проходить, и наверно, когда-нибудь отсюда полетят во все точки земного шара эстрадные программы, возводя аудиовизуальные мультимедийные памятники нашим близким, умершим в лагерях, памятники, которые будут соответствовать и времени, и тому, что было; на каком-то из этих листьев есть и имя моей матушки, олео а-шолом, учимся, учимся, да благословенна будет память ее, немалые деньги взяли с меня за это, но если не на память о родной матери, то на что еще тратить деньги! знаете, вовсе не одно и то же платить валютой или сэкономленными форинтами… у кого есть деньги, того пускай помнят, у кого денег нет, тот будет предан забвению, вот какие слова можно было бы высечь на пьедестале… а теперь, пожалуйста, про пожертвования не забудьте!.. вот так, каждый, каждый, не отвлекайтесь, и после этого можно двигаться дальше, здесь рядом — кладбище бывшего гетто, здесь покоятся люди, которых убила ненависть, пусть же любовь хранит память о них! все равно, русские ли, НАТО ли, важно, чтоб кто-нибудь был тут и защищал нас; а сейчас мы находимся в самой большой синагоге Европы, здесь мы с вами ненадолго расстанемся, здесь о вас позаботятся специальные экскурсоводы, а я, во избежание трений насчет сфер компетенции, подожду вас тут, на скамейке, группу поведет господин кантор, господин кантор — он как музыкальный автомат: сунете ему в карман деньги — и господин кантор запоет, если денег мало, запоет поминальные песни, если много — поминальные песни и веселые мелодии, за отдельную плату — венгерские народные песни и всякие игривые куплеты, репертуар у него очень большой, не удивляйтесь, у господина кантора такой приработок, нынче ведь и похороны-то редки, не забывайте, что это маленькая община, надо как-то себя поддерживать, но мы будем держаться до последнего еврея-покойника, как говорят у нас в общине, так что синагога для господина кантора — тоже маленький бизнес, он себя так поддерживает, а вообще, он по совместительству хорист в оперетте, у нас тут, правда, такой роскоши, как у католиков, в Базилике, нет, там бросишь в кружку полсотни — свет загорается вокруг святой десницы, бросишь сотню — святая десница еще и помашет вам, Аве Мария и все такое! шутка, надеюсь, среди нас нет никого, кого бы это задело? не хочу ничьих чувств оскорбить, но я с самого начала сказала, что не люблю водить смешанные группы, я не общество еврейско-христианской дружбы, правда, и в чисто еврейских группах иной раз попадаются оберхохем, а то и несколько; гои, те, по крайней мере, проникаются… идите-идите спокойно, не бойтесь, господин кантор всегда такой суровый, пока не узнает, на какие чаевые ему рассчитывать, так что лучше дать вперед, тогда он успокоится, семья, знаете, большая, к тому же молитвы у него записаны в фонетической транскрипции, но я вам этого не говорила; что-что? в группе есть такие верующие, которые не войдут в синагогу с органом? ах ты Боже мой, если бы это была единственная трефная вещь в нашей общине! эх, я бы вам кое-что рассказала, но лучше не стану, потому что и в следующем месяце хотелось бы получить группу, но можете мне поверить, то, что творится здесь, даже в Одессе не посмели бы сделать, и даже, может, в Чикаго, потому что у гангстеров все же есть какое-то социальное чувство, не то что у этих, для которых нет ничего святого, они даже мертвых грабят, тут, правда, мертвых уже больше, чем живых, это надо признать, в этом и есть самый большой гешефт… ну-ка, придвиньтесь ближе, так и быть, расскажу, как это делается, надгробья на кладбище падают будто по расписанию, но только на тех могилах, которые навещают родственники из-за границы, и родственники, разумеется, платят за восстановление памятников, если же у покойника родных нет, а надгробье у него, как назло, старинное, добротное, то его от этого надгробья любезно избавляют, зачем душе лишние заботы, а камень заново отшлифуют и продадут, да… но главный навар получают не здесь, а еще при погребении, в зависимости от того, кто покойник: еврей, которого в урне хоронят, или родственник-христианин; народ половчее, те, конечно, торгуются, потому что никакого точного прейскуранта не существует, и тут уж, при таких-то ценах, без разницы, есть в церкви орган или нет, но не только на погребении делается бизнес, но и на обращении в иудаизм, правда ведь, странно такое слышать, кто бы подумал, что в наше-то время, когда движение, как в пятницу вечером, как раз в другом направлении происходит, еще случается и такое; раньше, правда, свидетельство о крещении тоже получить не всегда было просто, но и теперь тут много всякого, ведь не за каждым следят целый год, соблюдает ли он религиозные правила, и вообще, с какой целью он вдруг захотел стать евреем, но если тебе приспичило и у тебя есть деньжата, то раввинат как-нибудь найдет решение, не беспокойтесь, слышали, наверно, пословицу: были бы деньги — и незаконнорожденный законнорожденным станет, а еврея из гоя сделать еще проще, ничего тут особенного не требуется, кроме согласия сторон, ну, для мужчин — еще маленькое оперативное вмешательство; а что насчет этого думают и чувствуют те, кто целый год учится, потеет, ожидая того же, это никого, разумеется, не интересует, я их в общем-то тоже понять не могу и не могла никогда, да я что, я просто гид, сопровождающий, человек посторонний, и смотрю на все это со стороны, и болит у меня не то, что у вас, но, позвольте спросить, почему у меня должно болеть то же, что у других, если у них не болело, когда увозили нас, а когда мы вернулись — кто, конечно, вернулся, — то стали спрашивать, как семеро гномов: кто ел из наших мисочек? кто надевал наши штанишки? кто живет в наших квартирах? кто из наших остался в живых? кто изнасиловал нашу сестренку? кто убил нашего отца? кто они такие, и что тут случилось, и кто мы такие?.. не об этом я говорить собиралась, не хотела я говорить об этом, никогда я не хочу говорить об этом, да и помню-то смутно, но как-то само оно вылезает, вот так я стала на долгие годы вегетарианкой, потому что много дней прятала матушку, так мне люди говорят, хоть я сама этого не помню, и еще говорят, что несколько месяцев лежала в лагерном лазарете, тоже не могу ничего вспомнить, да и не хочу, значит, я человек нормальный, но скажите, это нормально — оставаться нормальным после того, что случилось, и про что говорят к тому же, что этого вовсе не было, но отчего тогда мы рассудком тронулись? может, вовсе и не от того, что было, а от того, что кое-кто говорит, что этого вовсе не было? потому что этому не верят! конечно, этому и нельзя поверить: ведь поверить можно тому, что можно представить, а этого нельзя ни представить, ни описать, ведь для того, чтобы нечто стало понятным, оно заведомо должно быть представимым, а оно непредставимо… словом, кому мне это рассказывать, если собственный сын не хочет меня слушать, потому что боится меня, я по глазам вижу, не верит, считает, что я все преувеличиваю, и в каком-то смысле он прав, это за пределами того, что можно рассказать и понять, поэтому лучше я ничего никому не стану рассказывать, я и группы-то беру только такие, в которых есть люди, которые знают, о чем я говорю, и понимают меня, потому что и сами об этом не говорят, потому что никогда не могли говорить об этом, потому что, наверное, это и невозможно… вот так мы, собственно, и разговариваем всегда о том, о чем никогда не разговариваем; ага, вижу, из синагоги выходит моя группа, наверняка очаровал их господин кантор, он так вдохновенно поет для всех, для кого угодно, будто не его мать здесь убили выстрелом в затылок, но, когда я его спрашиваю, он всегда говорит: каждый звук, который он издает, посвящается памяти матери, и каждый форинт, оставленный туристами у него в кармане, есть недоплаченная компенсация; так, все здесь? тогда — в музей, жертвы Холокоста, проходите, пожалуйста, первыми! направо вы видите народные еврейские костюмы из разных восточноевропейских стран, но скоро, может через несколько лет, тут будут стоять чучела евреев, если, конечно, удастся заполучить последние экземпляры, и пускай грядущие поколения, школьники и взрослые люди, удостоверятся, что евреи вовсе не пархатые, даже после смерти, и не были никогда пархатыми, давайте скажем хором, погромче: мы не пар-ха-тые! вот так, ну правда же, легче стало? вроде как освобождаешься от какой-то душевной боли; счастье еще, что есть отдельный переводчик с немецкого, немецкие группы я не вожу, просто представить себе не могу, как можно вести в одной группе столько разных людей, верующих и безбожников, вроде меня, вперемешку: первым не нужны пояснения к предметам культа, а вторые все равно ничего не поймут, объясняй не объясняй, я сама кучу времени потеряла, пока поняла, что для чего, а ведь в детстве я бывала в синагоге, Господи прости, как я, помню, умирала там от скуки! но с тех пор как нас депортировали, я в синагогу ни ногой, говорю как есть, потому что Бога или нет, или он есть,