Фостер подошёл к «окну» и остановился между расступившимися охранниками. Мониторы на броне «Рузвельта» оставались тёмными, и Гедимин, не понимая, куда смотреть, направил взгляд на стену за спиной шерифа. Несколько секунд Фостер стоял молча.
— Значит, Гедимин Кет, — заговорил он, тщательно выделяя каждый звук полного имени. — Да уж, это было неожиданно. Признаться, мы не сразу поверили. Я даже посчитал, что Маккензи подсунул нам обманку, ложный след. Но свидетельство мистера Конара, данные из архивов Сокорро, показания доктора Фокса… Мы, в общем-то, всё знаем, мистер… «Кецаль». Вас поймали на месте преступления, и я мог бы не терять времени на допросах…
— Так не теряй, — буркнул Гедимин, недобро сощурившись. Слова прозвучали невнятно даже для него, и он с досадой провёл по безгубому рту ладонью, вытирая слюну.
— У вас есть переговорное устройство, мистер Кет, — отозвался Фостер. — Печатайте всё, что хотите мне сказать. Доктор Фокс предупредил, что говорить вы не можете.
Гедимин напечатал — несколько слов, которыми называли полицейских в обсуждениях на сайте новостей. Поступок был не самый умный, но на большее сармат был сейчас неспособен — в мозгу пульсировала недавняя фраза шерифа о показаниях свидетелей. «Маккензи… Так он меня сдал? Они не сами наткнулись? Он всё-таки сдал базу? Но на кой⁈»
Шериф хмыкнул.
— Обмен приветствиями закончен. Теперь возьмёмся за дело. Узнаёте?
Он поднёс к стеклу несколько скреплённых листков, и Гедимин вздрогнул и изумлённо мигнул — это была часть его ежедневника, аккуратно вытащенная из середины. Там были наметки для реактора-кольца и соображения насчёт борной кислоты — дальше сармат прочитать не успел.
— Опыты по ядерной физике, работа с запрещёнными радионуклидами… — Фостер положил ежедневник в чёрный контейнер и убрал под пластину обшивки. — Физик-ядерщик, выпускник Лос-Аламоса… Зачем вы на это пошли? Была же хорошая легенда, работа, тихая гавань… Не из-за дружбы же с Линкеном Лиском? Вы-то должны были понимать, что он полностью безумен.
Гедимин молча смотрел на него. Слова не находились, и сармат щурился от бессильной злости.
— Маккензи дал мне график вывоза ирренция, — продолжал шериф, немного выждав. — Вы работали, не жалея себя. Такие объёмы не всякий завод освоит! Семь тонн исходного сырья, полтора центнера выработки в месяц… В Лос-Аламосе очень обрадовались вашим данным. Жаль, что они сгинут в архивах, — запрет на использование ирренция никто не снимал. Знаете, кстати, что вам светит по этому закону?
Гедимин досадливо сощурился — он стоял на одном месте недолго, но мышцы ещё недостаточно окрепли, и ноги начинали подкашиваться. Он стянул переговорное устройство вниз по стеклу, сел рядом с ним, вздохнул, устало глядя на экран, и напечатал: «Стреляй».
— Вот так вот сразу? — насмешливо хмыкнули на той стороне. — С радостью, мистер «Кецаль». Весь Кларк выстроился бы в очередь. Вся Австралия… Но сейчас, увы, не военное время. Есть презумпция невиновности, есть судьи, адвокаты… Разбирательство будет громким и долгим, мистер Кет. Вы ещё пожалеете, что не сгорели под обломками реактора.
«Судьи?» — Гедимин порылся в памяти, но слово было ему знакомо разве что по фильмам. «Что-то из местных традиций. Ещё одна. Сколько же путаницы, мать моя колба…»
— Ваш реактор сейчас исследуют, — снова заговорил Фостер. — Вроде бы он очень интересен для науки. Вы вроде как вдвое увеличили выход плутония. Это было промежуточное сырьё, верно? Маккензи говорил, что вы до последнего за него цеплялись. Не переходили на уран, хотя с ураном проблем у вас не было. Есть существенная разница?
Гедимин угрюмо сощурился на жёлтый экзоскелет. «Кроме тех, кто был на базе, этого никто не знал. Даже Иджес и Айзек в такие мелочи не вникали. Только Маккензи…» — думал он. «Эта крыса всех сдала.»
Он потянулся к клавиатуре, чтобы спросить об Иджесе и Айзеке, но вовремя себя одёрнул. «Тихо, теск. Тебя сдали. А ты не сдавай никого. А до Маккензи ещё доберёшься. Если „макаки“ раньше его не пристрелят.»