Промчался на полном ходу через Лос-Анджелес, где встретился с Рози. Она стояла прямо передо мной на вечернем концерте. Я пришел туда один. И просто попросил ее сесть – пожалуйста, мэм.
– Сам сядь, – пробурчала она, тараща глаза, как сова, – сукин сын долбаный. Задним все загораживаешь.
– Я стою, потому что стоите вы.
– А я стою, потому что передо мной стоит какой-то другой сукин сын. Не хочешь сидеть, слушай дома пластинки. По-моему, я тебе просто понравилась, вот что я думаю. Если я тебе понравилась, угости меня пивом.
Так все и началось.
Вскоре Рози привела меня к себе домой, чего я уже ожидал. Опять выехал из дома отдыха с одним-единственным чемоданом. За одинокие годы бродяжничества удалось накопить капитал, перешедший теперь в руки Рози. Славное было лето под высокими тентами, рыба выпрыгивала из воды… хотя сомнительно, чтобы ее мамаша была необычайной красавицей.
Рози целыми днями распевала стандартные религиозные песнопения. Крупные храмы Лос-Анджелеса могли себе позволить заключать контракты с лучшими певцами, а она себя считала певчей птичкой в клетке. В то время придерживалась более традиционной веры, основанной на милосердии, которое, по ее убеждению, Бог к ней проявит. Иисус, по ее представлению, охотно подставит ей под ноги спину, причем Рози жутко хотелось проверить Его на выносливость.
Однажды я пошел с ней на встречу с проповедником Эйконом Джексоном. Он сам бегал по разным студиям, завербовывая не столько верующих, сколько талантливых, но мне нравился. Знал, что многие певцы вернутся, добившись успеха, и внесут в корзинку весомые вклады.
– Рози, – начал проповедник Джексон, – не знаю…
– Чего?
Я закрыл лицо руками. Проповеднику Джексону грозила слишком знакомая мне оплеуха.
Он тяжело сглотнул.
– Даже не знаю, стоит ли тебе в хоре петь. То есть в данное время. Многие возмущаются.
Рози превращалась в тучу гнева, чувствовалось, как стрелка барометра ползет вверх. Проповедник Джексон постучал по столу Библией, напоминая ей о своем сане.
– Извини, я человек откровенный. Может быть, у тебя есть какой-нибудь другой талант. У каждого есть какой-то талант. А петь ты не умеешь.
Я удержал бы ее, только был еще слишком худым, рук моих не хватило бы, чтоб ее обхватить. Просто схватил за запястье, надеясь отвлечь.
– Какого хрена ты хватаешь меня за руку? Исусика из себя корчишь?
– Хватит, Рози, пойдем.
– Еще чего.
И она запела спиричуэл, которого, могу поклясться, проповедник Джексон никогда раньше не слышал.
Он заткнул уши.
– Замолчи, пожалуйста.
Так родилась ее секта на три буквы. Как бы низко ни пала чудесная колесница, она никогда не скрывалась с места происшествия, как предлагалось Рози. Тем временем проповедник заговорил на неведомом языке, прищурился на свою кафедру, заткнул пальцами уши. Я рванул сзади Рози за свитер, стараясь ее усадить. Она вывернулась и открытой ладонью двинула меня под подбородок.
– Рози, ты что, мать твою?
– Вы, оба сукиных сына, катитесь каждый к своей долбаной матери! – Она выскочила из кабинета в церковный зал, крича: – Боже, Ты ж обещал! Никому не прощаю нарушенных обещаний…
С тех пор Иисус стал для нее не Сыном Божьим, а духом. Тем временем мы с проповедником Джексоном глядели друг на друга, как сироты, очутившиеся в незнакомом новом доме.
– Как вы, – спросил он, – ничего?
– Дело привычное. Больше мы сюда не придем, но я всегда с удовольствием бывал в вашем храме, хоть и не верую.
– Господи.
– Да, знаю. Он потер лоб.
– Ох, Господи.
– Помолитесь за нее.
– Боже, Боже милостивый.
– Может быть, я вместо вас помолюсь.
– У меня разрывается сердце.
– Вы хотя бы оплеуху не получили.
– Она… часто так себя ведет?
– Постоянно. Угадать никогда невозможно. Можно сказать, грозовая туча за горами.
– Я бы убил эту женщину, будь она моей…
– Взгляните на меня – где мне с ней справиться. Видно, поэтому она меня и подцепила.
– Я все думал, почему… откуда такой худенький белый мальчишка… никак не мог понять. Иногда думал, стоя за кафедрой…