Минул не один час, прежде чем Марни проснулась. Один спит, как заколдованный, другой бодрствует, как проклятый, а потом они вместе проводят дальнейшее время так, словно в их восприятии нет никакой разницы. Почему один стоит на автобусной остановке, другой проплывает мимо в «кадиллаке» и на пересечении их точек зрения время и пространство не рушатся от полного несовпадения?
– Мне бы лучше убраться отсюда, – сказал я, – пока твоя мать не проснулась.
– Она во сне просматривает «Нэшнл джиографик».[36] Долго еще не управится.
– Надо поскорее продать кулон. Я должен ехать. Конец уже близок. Если, конечно, не ты прислала письмо.
– Нет, Джон, я его не посылала. Я не восьмиклассница. Отрабатываю смены по десять часов, стараясь в перерывах помешать матери выбрать, где лучше, чем в Фресно, – в Индии или в Тимбукту. Наверно, надо, наоборот, помогать, потому что я ее терпеть не могу. Но она…
– Но она твоя мать.
– Ты никогда ничего такого не чувствовал?
– К какой матери?
– К той, которую знаешь.
– Та не считается. В насмешку прозвала меня Бродягой.
– И все-таки ты не можешь дождаться, когда снова прыгнешь в машину и помчишься– по свету?
– У меня кулаки не железные. И я определенно совсем не так счастлив, как идиот.
– Ты и есть идиот. Что толку, даже если ты выяснишь, кто написал письмо? Если бы тебя кто-то хотел убить, ты уже был бы покойником. Трудно ли тебя прикончить? Сам дело наполовину сделал.
Я содрогнулся. Что я пытаюсь сделать – найти себя или совсем потерять? Неужели такой сдвиг пластов породили уколы, добрые советы, замечания, что надо сбросить или набрать вес, коротко подстричься или отпустить волосы, носить или не носить шляпу, не обращать внимания на мнение окружающих или, наоборот, внимательнее к ним прислушиваться? «Не стой, подбоченившись, Богом клянусь, просверлю дырку в двери туалета, своими глазами увижу, как ты писаешь сидя. Это все твой отец виноват, он или косоглазая. Знать не знают, что ты бросил футбол, только гоняешь на чертовом велосипеде по всяким задворкам. Далее с мальчишками в мяч не играешь. Когда-нибудь, Джон, окажешься на кухне в ночлежке с другими бродягами, там поймешь, что неприспособленный ни к чему не приспособится. Недостающие части головоломки полностью собраны в одной вонючей комнате, только они из разных головоломок. Кто-то тычет друг в друга ножами, пока проповедник в трапезной отбивает мясо, кто-то перебирается в другую ночлежку поблизости, кто-то в конце концов учится защищаться, вроде мужчин, дерущихся на городских улицах. Лопочут на своем потайном языке, позабыв общепринятый. Вылетел из программы, и мы тебя с позором вычеркнули. Мы ведем войны, смысла которых никто не знает, но считаем их общим, хоть и неприятным делом, тогда как ты вместе со своим отцом смотрите на дождь в джунглях так, будто сами его сотворили, а заодно насекомых и змей». Ну, мать, конечно, никогда ничего подобного не говорила, хотя вполне могла бы сказать.
– О чем ты думаешь, скажи на милость? – спросила Марни.
– Я должен идти. Надо ехать.
– Денег у меня мало. Немного могу тебе дать – обналичила чек по дороге домой.
– Сколько?
– Пятьсот.
– А потом что – кулон продашь?
– Отдам отцу, он продаст. Он его заслужил. Я бы все продала, что она привезла с собой. Продала б ее кости и кожу. За мозги вряд ли кто-нибудь много заплатит.
Миры рушились, сталкивались континенты, трещали линии сброса породы. Приступ паники? Но подобное объяснение затемнило б тот факт, что мир проецируется во всей своей полноте, мерцающие образы сливаются в бесконечный поток, неотличимые от того, что разыгрывается за экраном – фильм с участием всех и каждого. Владелец кинотеатра – кто, я? – тычет в затылок дуло пистолета: «Сиди и смотри, понял? Другого кина не будет, ясно? Смотри. Я пошел». Голос САВАКа. Приказы в ночи. Кто-нибудь наверняка посмеется, но в данном случае паранойя похожа на ревность. «Думаешь, я с ним спала?» Только смех превращается в нечто другое – в очередное свидетельство, в доказательство существования более тонких замыслов, заговора, обмана, хитрых козней. Что-то вроде китайских наручников – чем сильней рвешься, тем туже они замыкаются и тем громче хохочет шутник.