Агент – очень симпатичный парень, молодой, полный жизненных соков.
– Если вдруг почувствуете себя одиноко, – сказал я ему, – у меня целый список девушек, которым можно звякнуть в любую минуту.
– Ну… – сказал он.
– Ну да, вот так вот: всем трещинам трещина.
– Что?
Я покачал головой.
– Ничего. Я чертовски устал, засыпаю прямо на ногах.
Ему хватило такта не поправлять меня.
Зачем? Зачем они это сделали? Начну с Рози. В процессе развода мой адвокат получил возможность показать мне копию медицинского свидетельства. Диагноз: шизоаффективность. Вот чем объясняется ее так называемая религия и песни. Объясняется многое, хоть и не все.
А мать? Думала, будто Рози в конце концов сделает меня мужчиной, если надолго удержит, точно так же, как много лет назад сделали врачи и сестры. Рози должна была довести дело до конца, сшить вместе две половинки сознания и во второй раз шлепнуть по попке. И – вот он я, стопроцентный мужчина с газонокосилкой, поклонник профессионального спорта.
У матери была темная мысль, распространившаяся словесным путем. Еще одна пророчица. Вместе с прочими она меня окутала своими горячечными снами о конце света, который «мы-все-встретим-вместе». Планировала неторопливо, шаг за шагом: «Теперь ты верующий, не забудь асбестовый костюм».
А похороны? У каждого такое событие должно быть лишь раз в жизни: День влюбленных. Все приходят к тебе домой. Ты смеешься, плачешь, заводишь ностальгические беседы, точно как на похоронах, только еще живой. Гроб был шуткой, которая должна была встряхнуть меня со шлепком: «Давай, Джонни, мальчик. Добро пожаловать в этот мир еще раз. Еще раз, с днем рождения!»
С телефонной игры – вот с чего это все началось, причем каждая женщина подкатывала меня ближе и ближе вот к этой коляске. На каждой остановке был свой ограничивающий момент: Самое Худшее в Джонатане Томасе, тома с первого по восьмой, и на премиальном двустороннем диске женщины, которые меня даже не помнят, целые толпы, краткие одноразовые ночевки.
Что значит любить мужчину, который сам себя ненавидит? Не знаю. Следовало бы послать каждой благодарственную открытку: «Извините, я умер. Желаю утешиться в миг скорби».
Да, теперь я полон сочувствия. Может быть, думал я, они знали начало истории, но могли лишь догадываться о конце, вроде притчи, которую слышали и только наполовину запомнили. Все равно, половина притчи ближе к истине, чем целая, потому что остаешься на том самом месте, с которого начал, не притворяясь, будто попал в другое, получше. Сколько матерей ждут блудных сыновей? Сколько отцов усмехаются над похождениями своих отпрысков, повторяющими их собственные, пока забавы не перестают забавлять? Лет в сорок прекращаешь смеяться, прошлая ночь превращается в сказку, которую никогда себе не расскажешь, а тем более всем приятелям в городе. Когда-нибудь, думают отцы, пообломают себе ноги. И точно.
Рози, не стану благодарить тебя за воспоминания. Мэри, ищи счастья в 1920-х годах. Азаль, ты была бы единственной, если бы мы не стремились друг друга прикончить. Керри, между нами закон. Марни, спасибо за мопед. Чартриз, мы подошли близко к тройке. Кейтлин, я прислал бы свадебный подарок, да сомневаюсь, что свадьба состоится. Холли, живи беспечно. Папа? Вряд ли мы с тобой поладили бы. Мама, кто тебя может винить? К счастью, вы оба вовремя исчезли.
Я зла ни на кого не держу, кроме одной. Мать – «мать» – извини за дыры в колготках. Забавно: все сводится к дырам. Должно быть, ты думаешь, что солнце целый день садится. Нарушь свое правило, выпей с утра. Какая разница, черт побери? Наверняка уже руки трясутся. Я сказал, что прощаю тебя? М-м-м…
А я? Я живу в новом доме в каньоне. Дом белый, полон гула и звона безвременья. Почтальон звонит, доставляя почту. Слишком поздно. Кроме официальных сообщений от адвокатов, ничего ни от него не слышу – тут нет телефона. Сам перерезал провода. Что я могу сказать?
Вместо этого пишу, почти дописал. Слова вроде прочно стоят, однако остаются в движении. Если присмотреться поближе, иероглифы пляшут прямо на странице.
Я достиг конечной цели и подошел к концу описания – двойному мотиву своего существования. Некуда идти, нечего сказать.
Собственное тело меня больше не занимает. Потребностей у меня нет, кроме испражнения. Болеутоляющие помогают. Так замечательно убивают боль, что я даже забыл, что живу. Отправляюсь обратно в то место, где жил до рождения. Фактически, пока не кончится обратный отсчет.