— Чего ты к нему прицепилась? Он восстанавливается. Неужели не понятно? Хватит его теребить.
— Ой, вот ты бы заткнулся, сопляк. Уж твое мнение меня меньше всего волнует. Ему нужно очнуться. Поверь, я знаю, о чем говорю.
Голоса был знакомые. Первый — женский. Даже, наверное, девчачий. Второй — пацан из сквера. Толик. Его мое бессознательное приняло с бо́льшей симпатией. Наверное, поэтому сразу понял, кто говорит. А девчачий… Он меня раздражал. Похоже не жужжание надоедливой мухи. Причем оба голоса доносились как-то глухо, сквозь лёгкий гул в ушах.
Я медленно, преодолевая невидимый барьер, открыл глаза и попытался сфокусировать взгляд. Получилось это с большим трудом. Веки будто свинцом налились и горели огнем. Картинка передо мной плыла и упорно не хотела обретать чёткость. Вроде бы потолок. Я лежу, значит. Лежу на спине.
— Где я? — Спросил в большей мере самого себя.
Потому что пока не видел кого-то, кому можно задать этот вопрос. Хотя, если в наличие имееются голоса, значит и те, кому они принадлежат, тоже должны находиться рядом. То, что один из них Толик, это хорошо. Толик мне нравится. Он вызывает ощущение уверенности и спокойствия. Ну и выходит, как минимум, мы живы.
Когда задал вопрос вслух, одновременно с удивлением прислушался к себе самому. Мой голос звучал хрипло. Будто я простудился или много и громко кричал. Ко всему прочему, горло сильно саднило. Песни пел, что ли?
— Очнулся! — Обрадовалась девчонка, заметив мое пробуждение, и в ту же секунду, прямо надо мной, появилось лицо Ангелины.
— Ты⁈ — Спросил я у этого лица, совершенно не понимая, как вообще оно могло оказаться сейчас возле меня.
Романовская благополучно осталась на набережной после того, как наше с Бутурлиным увеселительное мероприятие было прервано особистами. Уверен, конкретно ее по-любому доставили домой. Дочь Ликвидатора его подчиненные знают очень хорошо. Они бы не бросили Лину там. Тем более, что Макс оказался в некотором роде нечист на руку и ему могут вполне грозить разбирательства.
— Я. — Согласилась Ангелина с вполне очевидным заявлением, потом улыбнулась и жалобно всхлипнула. Судя по красным, опухшим глазам, она много плакала. — Дурак ты, Борис. Я уже чего только не передумала. Лежишь, не двигаешься. Решила, все. Больше никогда не будешь раздражать меня своим дурацким поведением.
— Видишь, я же говорил, с ним все хорошо. — С другой стороны вынырнул Толик. И пацан, и Романовская стояли рядом, наклонившись надо мной. — Он же особенный. По-другому и быть не могло. А ты рыдала тут. Хоронить его собралась. Борис, значит… Ну теперь я хоть знаю твое имя.
Толик улыбнулся открытой, теплой улыбкой.
— Где мы? Что произошло? — Я завозился, пытаясь приподняться.
Тело было тяжёлым, плохо подчинялось. И еще у меня явно какой-то упадок сил. Руку с трудом могу поднять, не то чтоб встать на ноги.
Судя по всему, лежу в постели. По крайней мере, мне вполне комфортно, удобно и тепло. Значит, точно не на улице где-нибудь валяюсь. Осталось выяснить, в какой конкретно постели. А то может улица была бы гораздо лучше вариантом.
Вот только… Я сосредоточился, пытаясь восстановить в голове события. Что произошло?
Последнее, что помню, это — взрыв. Хотя, конечно, называть случившееся взрывом несколько странно. Но в башке только такое сравнение вертится.
Когда я отпустил все способности одновременно… Я словно стал центром, точкой, от которой во все стороны пошла волна чего-то очень мощного. Волна силы. Черт… Или как оно правильно называется…Это было, можно сказать, материально. То есть –буквально, не в переносном смысле. Словно воздух — это вода, в которую с силой бросили булыжник. Или где-то на глубине активировали особо убойный снаряд.
Впервые я увидел свои способности по-настоящему, как реальное воплощение того могущества, которое существует во мне.
Вернее не так… До волны было еще кое-что. Сначала на несколько минут вокруг того места, где стоял я, на расстоянии, доступном человеческому глазу, наступила тишина. Гробовая тишина. Просто будто везде выключили звук. Перестали гудеть машины, перестали доноситься голоса. Ветер, шелес листьев, шум человеческого муравейника — все пропало.
Я видел, как кричат особисты. Видимо, это были какие-то приказы или угрозы, предназначавшиеся мне. Но у них рот открывался, а звуков не доносилось. Вообще.
То же самое происходило с матерью, которая вроде бы что-то хотела мне сказать, и с Толиком, который вскочил с лавочки, а потом кинулся в мою сторону. Их губы двигались очень медленно. Они сами двигались очень медленно.
В отличие от особистов лица матери и пацана выражали очень сильный испуг. Только не меня они боялись. Они переживали за мое состояние. Так, наверное.
Мать поняла, что я хочу сделать. Она побежала ко мне. Побежала… Удивительно неподходящее слово. Родительница, будто в замедленной съемке, поднимала ногу, опускала ее. Потом вторую. Но скорости в этом не было совсем. Двигалась, как улитка. Даже медленнее. Но и это было не все.
Следом за обрушившейся на меня тишиной, наступил второй этап странностей. Предметы вдруг внезапно утратили гравитацию. Они перестали подчиняться законам земного притяжения. Лавочки, мусорные урны, машины, стоявшие неподалёку. Даже машины особистов. Все это, медленно отрываясь от земли, начало подниматься вверх. И люди. Они тоже начали подниматься вверх. Я имею в виду в первую очередь группу захвата. Они стояли дальле, чем мать, но ближе случайных прохожих, мелькавших где-то за деревьями.
Лица особистов в этот момент стали настолько ошалевшими, что это даже могло бы выглядеть смешно. Если бы не вся ситуация в целом. Они явно не ожидали, что кто-то способен переплюнуть их хваленую защиту. Мужики в черной форме размахивали руками, дрыгали ногами, но это вообще им не помогало. Все это выглядело так, будто особистов резко переместили с обычной городской улицы в состояние невесомости.
Я ее чувствовал, кстати, их защиту. Снова. Как легкое сопротивление. Будто я давлю на пленку, которая вот-вот лопнет.
Бывают такие моменты, про которые говорят — время остановилось. Странно звучит, конечно. Время невозможно остановить. Но смысл данного выражения я понял сполна лишь стоя перед гостиницей и глядя на то, как люди, долгое время отлвливающие псиоников словно бешеных собак, оказались беспомощны передо мной.
В момент, когда впервые за всю свою жизнь открыто, при свидетелях, не думая об опасности, я дал волю тому, что эти годы сидело внутри меня. Дал полную свободу действий псионику. Себе.
И вот что могу сказать…это было очень, очень странно и страшно. Все, что я делал. Все что происходило вокруг.
Особисты пытались выстрелить в меня. Не свинцовыми шариками. Обычными пулями. Видимо, им важно было сохранить мою персону в целости и сохранности. Они понимали, что убийство настолько особенного экспоната обернётся для них сильнейшим разносом со стороны Ликвидатора. Бедолаги. Им же невдомёк, что господин Полковник сам хрен его знает где. Ему самому требуется помощь.
Однако пули, как и все вокруг, вылетая из дул автоматов и пистолетов, словно увязали в густом воздухе. Такое чувство, что это и не воздух вовсе, а какой-то кисель. А еще, с каждой секундой я чувствовал, как все сильнее растягивается тонкая пленка защиты особистов. Она не останавливала меня. Она лишь слегка глушила способности. Не справлялась с ними вообще.
Я не знаю, происходило ли все это только в моей голове, или на самом деле универсал способен замедлить бег секунд. Я не могу оценить этого объективно. Вполне возможно, для людей, попавших под мое воздействие, все двигалось в обычном режиме.
А вот уже потом я поднял руки… Вернее, они поднялись сами. Такой жест был, интуитивно-автоматический. Я сказал громко и отчетливо:
— Бум!
Взмахнул конечностями, словно дирижёр, и в ту же секунду пленка, которая и так натянулась до предела, лопнула. Во все стороны рванула эта волна, о которой говорю. Воздух просто сгустился и ударил по всему, что находилось вокруг.
И только в последнюю секунду я вдруг понял, что сейчас к чертям собачьим, сметет не только особистов, но и тех людей, которые не успели спрятаться или оказались слишком близко. Спецы не рассчитывали на подобное развитие событий. Да, они постарались убрать гражданских с территории, на которой проводится операция. Но радиус моего воздействия оказался шире.