Если мы убрали главарей, но остались исполнители… и в этот момент рухнуло государство…мы создали плацдарм…для…
Революции!
Черт возьми, революции! Мы забыли, что революция может быть и не исламской. Мы забыли это в наших играх последнего времени!
— Твою мать… — потерянно сказал я
— Он там?
— Да…
Ни говоря лишних слов, мы направились к входу в лабиринт.
Лабиринт…
Для того, чтобы понять, что такое лабиринт, как он появился и зачем, следовало бы вспомнить семидесятые годы. Годы скорби и поражения. Годы осознания, оскорблений, обид и поражений. Наша армия, армия самой сильной в мире державы вынуждена была эвакуироваться из Юго-Восточной Азии. Она не потерпела ни единого поражения, эта армия — даже знаменитое «наступление Тет» окончилось для вьетнамцев поражением и гибелью большинства членов подполья, до этого внедрявшегося в Южный Вьетнам годами. Но одержанных побед оказалось недостаточно. Постепенно приходило осознание, что американские солдаты в этой стране гибнут за совершенно призрачные, никому не нужные цели — такие например, как сооружение в девятый раз моста через реку Го-Нон, который будет в десятый раз взорван еще до следующего рассвета, что эту войну не выиграть, что вода рано или поздно подточит камень, что надо просто уйти. Дед много раз рассказывал мне про ту войну, я видел ее словно своими глазами — рытвины на дорогах, заполненные жидкой черной грязью, джунгли, плюющиеся смертью, липкий ужас деревень, садизм южновьетнамских дознавателей, умевших пытать человека тысячью разных способов, вонь сжигаемого в бочках из под солярки дерьма, сбивчивый лепет чухоев [чухой — предатель. По-вьетнамски «чу хой» означает «я сдаюсь»]. А дома, когда наши солдаты возвращались из этого ада — живым не вернулся ни один, даже тот кто вернулся живым был мертв изнутри — их ждали насмешки, грязь, оскорбления, плевки в спину, а порой и в лицо. Тогда мы не только проиграли военную кампанию — мы чуть не потеряли страну.
И тогда они создали лабиринт. Они, несколько солдат, вернувшихся с позорной, проигранной войны, забившиеся в лесную щель в глухом, тогда еще малоизвестном углу Монтаны, они вернулись с войны, но не смогли прекратить воевать. Они стали собирать оружие и копать лабиринт — сеть тоннелей, наподобие той, что вьетнамцы создали под Ку Чи, и которые мы так и не смогли зачистить все то время, что шла война. Они копали лабиринты долгие годы, копали, пока позволяли силы, а когда их уже не было — они продолжали копать. И на сей момент, даже я, знакомый с лабиринтов, затруднялся сказать, сколько человек может спрятаться под землей. Рота, не меньше…
— Вы их допросили?
— Да…
— И?
Первый лейтенант Дэвид Барр некоторое время молчал, пока мы шли ко входу, потом все таки начал говорить. Было видно, что говорить ему это тяжело.
— Все то же дерьмо. Помнишь Эйр Америка?
— Помню.
— То же самое. Просто вместо Вьетнама — Афганистан. А остальное — не изменилось ничуть. Все то же проклятое дерьмо…
— Если мир и меняется — так только в худшую сторону.
— Точно…
Попасть в основную залу, выкопанную на глубине несколько метров под землей, было не так то просто. Вначале следовало на четвереньках преодолеть длинный, извилистый, выкопанный в земле лаз, нашпигованный всякими вьетконговскими ловушками. Потом преодолеть водяной затвор — это когда тоннель ныряет резко вниз, а потом через несколько метров идет резко вверх и этот промежуток заполнен водой… а иногда вьетконговцы делали такие вот водяные заторы ведущие в никуда и выбраться из которых было просто невозможно. Поэтому, когда я вылез следом за дядей Дейвом в большую залу, я был мокр до нитки, грязен и зол как черт…
— Сукин сын…
Тяжелым оказался Фокс. Старина Лис, хитрый и смертельно опасный, солдат всех тайных войн последнего времени, он единственный из всех лежал на узкой кушетке, неровно и хрипло дыша. Несмотря на его состояние он был прицеплен кандальной цепью к стене за руку. Остальным коек не досталось и они были вынуждены стоять на коленях, так же удерживаемые кандалами. За ними присматривал дядя Ник с ручным пулеметом Стоунера, единственный в узком кругу выходец не их пехоты, а из флота, из особого подразделения боевых пловцов, патрулировавших дельту Меконга на небольших катерах — пибберах и устраивавших вылазки в джунгли с них же. Он же единственный из всех до сих пор был женат.
На укрепленном досками потолке горел старый фонарь — летучая мышь, давая ровно столько света чтобы было не темно и не светло, тусклые отблески света героически боролись с тенями на стенах и проигрывали эту бесполезную борьбу. Было сыро, душно и… как ни странно уютно. Впервые за последнее время уютно.
— Как тетя Салли вас сюда отпустила? — вместо приветствия спросил я
— По возвращении обнюхает с головы до ног… — с довольной улыбкой ответил дядя Ник — она у меня такая…
Побросав все оружие у ног дяди Ника я подошел к Фоксу. Тот, почувствовав что рядом кто-то есть, открыл глаза.
— Сукин сын… — повторил я
— Это ты про себя?
— Это я про тебя. Давно торгуешь наркотиками?
Фокс булькающе закашлялся
— Дурак ты…
— Что тоже не торгую? Сука, ты же офицер.
Фокс повернул голову, сплюнул на пол
— Как ты думаешь, почему ты всегда отставал от меня по званиям? Нет, не потому что я лучший солдат чем ты. Лучший ты, и всегда им был. Просто я вижу дальше собственного носа.
— Дальше собственного носа? Ты смотришь на тюки с героином и видишь кучу денег?
— Дурак ты… — повторил Фокс — ты думаешь, я сам этим занимаюсь? По собственной инициативе? И твою группу решили списать тоже по моей инициативе? Как ты думаешь, когда тебе приказывали всю наркоту, за которой ты сломя голову бегал по всему Афганистану тащить в базовые лагеря и сдавать, это потому чтобы красиво потом ее сжечь? Дурак ты. Ту наркоту, которую ты изымал — я потом здесь на базе и принимал.
— Зачем?
— Зачем… Война стоит денег. Таких денег, о каких ты даже не представляешь. И кто-то должен испачкаться в дерьме, чтобы эти деньги достать. Мы не уйдем оттуда, мы будем стоять до последнего, нас…не…
Фокс начал заговариваться…
А вот теперь улыбнулся я
— Дурак ты. Все те, с кем ты обтяпывал делишки — все подохли. Нет больше войны. И мира тоже нет. А есть только ты со своим дерьмом и людьми, которых ты подставил. И напоминаешь ты мне — педика у туалета на Центральном вокзале в ожидании клиента…
Я поднялся с колен, кивнул дяде Дейву. Отошли.
— Как он?
— Пару дней еще протянет. Может быть. Что собираешься делать?
Не отвечая я подошел к стоящим на коленях бойцам из отряда Фокса
— Все слышали?
Боевики молчали, потом один ответил хрипло
— Да, сэр…
— Сейчас вам завяжут глаза. Потом выведут на поверхность и бросят рядом с туристической тропой. Пойдете строго на юг, дойдете до города. Про то что здесь видели — хотите, рассказывайте, хотите нет, все равно вам никто не поверит. А этого… — я показал рукой на кровать, где бредил Фокс — того, кто вас подставил, хотите, тащите, хотите, бросьте в лесу. Звери приберут. В общем — дело ваше…
На поверхность я вышел, когда уже вечерело. Вместе дошли до дома дяди Клиффорда, теперь осиротевшего. Мария ждала нас на пороге, одетая и раздобывшая где-то автоматический карабин. С ним она выглядела, подобно Артемиде. Артемиде двадцать первого века.
Ни говоря ни слова, я присел на ступеньки, обхватив голову руками, старики ушли в дом. Помедлив немного, Мария присоединилась ко мне…
— Как ты?
— На мятую долларовую бумажку — невесело усмехнулся я
— Что собираешься делать?
— Пока — бросить что-нибудь на зуб. Потом лечь спать. Потом встретить новый день.
— А потом?
— А потом будет потом…