Я видел Владю, хоть на видеозаписи между номерами всплывало: "Спiває Володимир Сакун"…
25-го я позвонил в Киев Жене Церунян, она сказала, что спонсора найти не удалось и попросила передать привет нашему общему знакомому Владимиру Акопяну, когда вернусь в Степанакерт.
Я поблагодарил ее за участие, а перевод "Абу-Лалы" попросил оставить в дар редакции – для развития братства между народами.
Потом родственники мои собрали 300 гривен (клянусь, не повторится такое никогда!), и я, наведши справки в авиакассе на ЖД вокзале, сказал, что на дорогу хватит и двухсот.
И тогда мать моя переспросила: точно ли что хватит?
Глава Вторая
Первая электричка на Киев отправляется в пять утра, а туда прибывает в девять. Но это завтра, а пока что дочь укладывает гостинцы для дальних закавказских родственников в мою дорожную сумку и дает мне всякие умные наставления: как нужно вести себя в жизни.
Я согласно на всё киваю: пусть почувствует себя знающей женщиной.
Потом звучит главный вопрос:
– Теперь у тебя там другая семья. Дети. А меня ты любил как свою дочку?
– Почему «любил»? И теперь люблю.
– Так же как их?
– Нет конечно. Маленьких любишь другой любовью: за то, что маленькие, что несмышлёныши, что им нужна твоя защита. Ты из такой любви уже выросла. Вон какая хозяюшка. Я тебя за внучек люблю.
– Ну а как дочку ты меня любил?
– Да. Просто говорить об этом как-то не получалось, но ты вспомни: я никогда не уезжал, не повидавшись. Перед отъездом в Одессу полдня потратил, помнишь заявился в твой пионерлагерь с велосипедом? А перед Баку целый день ушёл, на дизель-поезде в областной центр—в твоё швейное училище и обратно.
– Дядька правду говорит, что ты уже больше не приедешь?
– Да.
– Никогда-никогда?
В голосе слезы, влага в глазах. Пора менять тему.
– А с тёткой у тебя как?
– А никак. Она и здороваться не изволит. В трамвае один раз даже отвернулась. И муж её мог бы дать работу моему в Москве. Отсюда много ребят ездят, там можно в день 20 долларов заработать.
– Не может её муж дать твоему работу возле себя.
– Почему это?
– У него там своя жизнь и лишние свидетели—которые потом сюда вернуться—ему ни к чему. Ну а тётка тебе просто завидует.
– Чему завидовать? Что без работы сижу? Еле-еле на мужнину зарплату тянем.
– Дом у неё в коврах, это верно, и в гараже свекрови французская иномарка стоит, которую муж из Москвы пригнал. Только они беднее вас.
– Чем это?
– Молодостью.
В глазах её взблескивает огонек гордости. Ведь и вправду – владелица несметного богатства; на ближайшие десять лет.
– А с тёткой ты помирись.
– Не захочет она.
– Ещё как захочет. Всякая женщина мечтает иметь дочку, а у неё только сыновья.
– А в трамвае тогда отвернулась.
– Это когда было?
– Не помню. Зимой. В феврале, кажется.
– Значит просто не увидала. В феврале ей, знаешь как трудно было? Муж в Москве, свекровь в больнице, а тут в один день и свёкор умер и Владя.
– А Владя тут причём?
– Ну… он любовником её был.
– Владя?! А муж?!
– Так это ещё до мужа… Первым.
Тогда сестра моя молодостью была богаче, чем моя дочь сейчас. В одну и ту же реку нельзя войти…
Чепуха. Все наоборот. Из реки этой нельзя выходить нельзя.
Потом я провожаю дочь к ней домой и одолживаюсь их велосипедом, чтоб утром довезти свой багаж от родительского дома до их дворика, откуда до ЖД вокзала рукой подать.
Вернувшись, я застаю ещё два велосипеда приткнутые у калитки дома родителей.
Мой брат и ещё один давний друг пришли попрощаться.
Друг всё порывался сгонять за самогонкой, но обошлись просто долгим разговором на троих, к которому присоединился мой отец.
Тематика, почему-то, была всё больше военной.
Брат вспоминал два года крутой службы на пусковых площадках Байконура.
Друг про то, как один раз на учениях он уполз с поста, лакомясь ягодами стелющейся ежевики. Так и переползал от кусточка к кусточку, пока не уткнулся в чёрные офицерские сапоги стоящего над ним командира роты.
Отец мой подпустил морской романтики. Как он получил увольнение на берег, но загулялся и опоздал к последнему катеру.
И вот, чтоб не оказаться в дезертирах, он на рассвете привязал ремнём одежду к голове и поплыл брассом к своему стоящему на рейде кораблю. А капитан приметил и приказал убрать штормтрап, и никому не торчать на палубе.
Так отцу пришлось ещё несколько раз обплыть вокруг тральщика, осторожно выкрикивая имена товарищей.
Потом ему сбросили верёвку и – когда он вскарабкался – вся команда стояла навытяжку, вместе с капитаном, как будто для встречи адмирала флота.