Прежде чем закончить с трактатами, следует отметить несколько отдельных моментов, не забывая слов самого Данте: «ведь, будь я способен на большее, я и сделал бы большее». В начале второй канцоны третьего трактата он пишет:
Грозный Амор говорил настолько сложно и тонко, что Данте не смог его понять. «Мысли мои, занятые этой госпожой, не раз готовы были увидеть в ней такое, что я переставал их понимать». Ему трудно было свести воедино все особенности Дамы Окна? Без сомнения. А надо было учесть и ее сострадательность, как еще одну черту общности. Ее свойства контрастировали и дополняли друг друга. Данте не говорит об этом, но нельзя не вспомнить Псалом 18: «Небеса проповедуют славу Божию, и о делах рук Его вещает твердь. День дню передает речь, и ночь ночи открывает знание. Нет языка, и нет наречия, где не слышался бы голос их». Конечно, Данте, пытавшегося понять то, что пока не вмещал его разум, раздражало то, что все его попытки объясниться с читателем, неизменно воспринимаются как свидетельство его сексуальной озабоченности. Он страстно протестовал против такого толкования, а в результате многие из его комментаторов, особенно те, кто воспринимает Даму Окна как обычную живую женщину, забыли о его протестах и увлеклись собственными комментариями к Боэцию, Аристотелю и святому Томасу.
Некоторые женщины действительно демонстрируют особую щедрость духа — куртуазность, вежливость, щедрость, смирение, милосердие. Вера сквозит в любом их жесте, в любом движении, и это сразу понятно. Это та же самая вера, которая была постулирована философами, особенно христианскими. Разве христианство — не учение о богатстве духа и щедрости? Разве учение о Троице, о Воплощении, об Искуплении да и вообще о Небесах и о творении — не учение о щедрости? И понятие об истинном поклонении, — исходящем только от одного человека или взаимном — не есть ли понятие о щедрости? Это великое учение исследует и объясняет богословие, наука, лежащая за пределами всех других наук, как Эмпирей охватывает все другие небеса. Данте говорит во втором трактате: «По своей сущности небо Эмпирей своей умиротворенностью похоже на Божественную науку, которая преисполнена миролюбия; она не терпит ни спора мнений, ни хитроумных доказательств благодаря высочайшей истине своего предмета, а ее предмет — Бог. И Он сам сказал об этом своим ученикам: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам»[58], «даруя и завещая им Свое учение, которое и есть та наука, о которой я говорю», та наука, благодаря которой «Да не смущается сердце ваше и да не устрашается» (II, XIV).
Современные комментаторы посчитали ненужным и странным выяснять соотношение девяти небес и девяти великих наук, как это делает Данте; они не обратили внимания на то, как стройно и последовательно открываются эти небеса одно за другим и как все это соотносится с Дамой Окна. Не станем и мы разбирать это здесь. Достаточно сказать, что она при первом своем появлении соответствует риторике; ибо красива, убедительна, благородна, а в конечном своем величии соответствует, конечно, богословию и образу Святой Марии. Но женщина, будь она Беатриче? или Дама Окна? или любая другая, становится понятной, потому что она выражает главную женскую идею. Она — «отразилась в очах моего разума, что и послужило ближайшей причиной новой влюбленности».
Процесс, внушенный этой щедростью духа, продолжается в третьем и четвертом трактатах «Пира». Третий трактат, в общем, продолжает анализ двойственности женского образа. Четвертый исследует добродетель, именуемую благородством. В «Новой жизни», в сонете «Любовь и благородные сердца — одно...» (Amore e cor gentil...), Данте говорил о любви и нежном сердце, о красоте «премудрой дамы» (saggia donna), пробуждающей любовь в мужчине и, соответственно, о чувствах, которые в женщине пробуждает «достойный чувства человек». Трактаты, разумеется, взаимосвязаны и постепенно приближают читателя к образу города, дополняющему и уравновешивающему образ женщины.