При упоминании о змие Данте охватывает страх. И тут они видят его —
Но ангелы, как ястребы, поднялись в воздух и «змей ускользнул», однако напомнил нам ту расщелину, через которую поэты покинули адские пределы, где царит ненависть всех ко всем. Пестреющая цветами долина вызывает ассоциации с пестрой шкурой рыси. След от змея в траве говорит о том, что такие полосы искушения постоянно возникают в человеческой жизни, но в ней есть и место спасения — остров, где душа может укрыться, но есть и Дис — средоточие проклятий, упрямства, горящие гробницы с еретиками, пошедшими против божественной природы человека. Но ангелы на страже. Под их охраной Данте засыпает. Его сон приходится на час, близкий к утру, когда «разум наш, себя освободив // От дум и сбросив тленные покровы, // Бывает как бы веще прозорлив». Он видит державного орла и себя в обличье Ганимеда[130]
Цитата уместна, поскольку Ганимед был сыном Троаса, предком Энея. Во сне Данте охватывает пламя «и призрачный пожар меня палил // С такою силой, что мой сон разбился». Но сон оказался пророческим. Поэт заснул на горе, перед вратами Чистилища, за которыми Рай и Беатриче. Его сон — предчувствие объединения этих двух великих образов — Беатриче и города, потому что орел олицетворяет город — будь то Троя или Рим, Флоренция, Лондон или Нью-Йорк, но все они восходят к горе Сион[132]. Призрачность пожара символизирует огонь, переходящий в свет.
Сон Данте предвосхищает его пробуждение уже перед вратами Чистилища, в другой части горы, куда его перенесла святая Лючия, «чтобы тому, кто спит, помочь верней, // Его сама хочу перенести я». Рядом с ним только Вергилий. Солнце уже два часа как взошло. «И море расстилалось перед взглядом». Над ними крепостной вал самого Чистилища и расщелина входа. Данте понимает, что в образе орла видел именно Лючию, среднюю из трех небесных жен, присматривающих за его безопасностью. Они — Беатриче, Лючия и Мария — носители божественных аспектов. Лючия — враг жестокости, оборачивающейся адским льдом, предательства истинных Образов. Она перенесла поэта ко входу, взглядом указала на него и исчезла. Любой другой автор (кроме разве что Шекспира) заставил бы совершить это действие саму Беатриче; но нет — здесь потребно что-то менее личное, а другое придет в свой час.
С орлом из сна мы еще встретимся на пятом небе Рая, он говорит там о Божественной Справедливости: там Город осознает свое единство и может уже сказать: «Я» и «Мой», хотя обычно люди употребляют слова «Мы» и «Наши». Об этом мы еще поговорим позже, а пока достаточно знать, что орел вблизи Чистилища выполняет роль человеческой справедливости. Это — итог восхождения; благодаря этому чудесному перемещению поэты оказываются у входа в Рай. Приходит на ум Евангелие Предтечи, предшествующее явлению нашего Господа. Акт справедливости и самая необходимость этого акта в некотором роде равны друг другу, как и в романтической любви. Без сомнения, существует и иерархия значимости справедливых деяний, но она не постоянна. В одном случае одно действие важнее другого, в другом — наоборот. Так исключается жесткость схемы и диктат предписаний. Возможно, недостаток великого Мильтона заключается именно в том, что он не сделал акцента на этой особенности. Данте избегает этого недостатка за счет мощного воображения, делающего героев «Комедии» совершенно живыми людьми, а также провозглашением равенства на небесах. Это касается и образа Беатриче. В поэме ее положение очень высоко, но автором поэмы был Данте, и это он решил, что так должно быть.
129
В переводе В. Маранцмана смысл более определен:
130
Ганимед — в греческой мифологии прекрасный юноша, сын троянского царя Троса. Похищен орлом-Зевсом, поднят на Олимп, стал возлюбленным Зевса. Исполнял обязанности виночерпия на пирах богов, обрел бессмертие и вечную молодость.
132
Горой Сион называли Храмовую гору в Иерусалиме. В еврейской традиции Сион — символ Иерусалима и всей Земли Обетованной для возвращения на родину из вавилонского плена.