В шестом круге поэты проходят мимо дерева, «пленительного запахом плодов». Со скалы стекает чистая вода. Здесь находятся пьяницы и обжоры. «Глаза их были впалы и темны, // Бескровны лица, и так скудно тело, // что кости были с кожей сращены». Грешные души пытаемы воздержанием. Здесь перед нами, на первый взгляд, некая метафизическая загадка. Покаянию предаются души, но атрибуты покаяния кажутся вполне материальными. Да и сами тела грешников как-то не соотносятся с душами. Но мы забываем, что до сих пор мы имели дело с образами тел, и поэт только напоминает нам, что материальная вселенная, очищаясь, не теряет своего материального состава.
Здесь Данте встречает друга юности, Форезе Донати, с которым когда-то обменивался не очень приличными, но вполне дружелюбными сонетами. Форезе объясняет Данте, что своим быстрым восхождением по горе Чистилища обязан исключительно молитвам своей вдовы, над которой Данте, между прочим, бывало, грубовато подшучивал. Но говоря о своих теперешних обстоятельствах, Форезе сообщает очень важную вещь. Он говорит: «Свое терзанье обновляют тени, // Или верней — отраду из отрад» (XXIII, 72). При этом Данте употребляет слово «sollazzo», уже использованное им в «Пире». Там оно означало не просто отраду, но «sollazia», «утешение», «успокоение» в любви, и считалось неотъемлемой частью благородства, достоинством благородных людей, звездой на небесах интеллектуальных и моральных добродетелей. Поэма приближается к описанию небес со множеством звезд. Скоро Данте напишет, что стал чист и готов к восхождению к звездам, в тот мир, в котором звезды, добродетели и «sollazia» схожи. Но использование этого слова в контексте разговора с Форезе напоминает о другом — о том, что здесь «sollazia» — одновременно и боль и наслаждение, «сладкая полынь страданий». Собственно, для тысяч влюбленных радость-страданье очень хорошо знакомо.
Не будем обременять эту «сладкую полынь страданий» каким-либо особым толкованием — что есть, то и есть. По крайней мере, становится понятно, почему души, испытывающие муки, радуются. Но этот фрагмент может помочь нам меньше опасаться разных страданий. Противопоставлять «боль» и «радость» — все равно что противопоставлять тело и душу. Мы должны пользоваться ими ко благу, а вместо этого получается сплошной соблазн. Мы действительно слишком много потеряли, благодаря способности размышлять; мы лжем на каждом шагу, и ложь связывает нас. В страдании — счастье. Память об этом способна помочь нам выносить куда большие страдания.
И на этом ярусе Данте напоминают о его прошлом и о его стихах. Поэты находятся на склоне горы Чистилища, вокруг разлит аромат плодоносящего дерева, над ними — звезды, а впереди встреча с Беатриче, но разговор идет о поэзии, вернее даже о «новом сладостном стиле». Данте заговаривает с Бонаджунтой из Луки[146], и тот спрашивает:
и Данте отвечает:
на что его собрат по перу откликается:
В поэме Данте вспоминает очень немногие свои прежние стихи, в основном, из тех, которые были написаны для «Новой жизни» или «Пира». Писались они в порыве вдохновения, в состоянии влюбленности, в общем-то вполне обычной, еще довольно робкой, и только поэтическая гениальность позволила ему описать давние события во Флоренции так, как не делал до него ни один поэт, да и не только поэт, а вообще ни один человек. Миллионы влюбленных путались в словах, пытаясь выразить свои чувства подругам на улицах и в парках всех стран мира, и не смогли найти нужных слов. Один нашел:
146
Бонаджунта Орбичанни — итальянский поэт XIII века, знакомый Данте, с которым они обменивались сонетами.