И слова эти предназначены именно тем, кто руководствуется разумом в любви. Вскоре этому великому разуму предстоит вернуться в тот самый «рай» на земле, который создан «operatio proprius virtutis»[148], делами и добродетелями людей, его стихами, написанными во исполнение своей функции. В его словах, обращенных к Форезе, слышна грусть:
Отнюдь не случайно здесь вспоминается раннее стихотворение, но Данте и Бонаджунта говорят не столько о стихах, сколько о новом стиле. А стихи следует рассматривать сами по себе. Каждый образ в них самостоятелен, у каждого своя жизнь и свое право, но конечное их устремление — Бог. Однако вводя идею Бога в наш разговор, мы просто затрудняем дискуссию. «Это тоже Он, и это не Он». Даже небытие может обсуждаться так, как если бы речь шла о бытии. Стаций и Вергилий, поднимаясь на этот ярус, говорили о поэзии, и их беседа, по словам Данте, сделала его умнее в поэтическом смысле. А на следующем и последнем ярусе поэт Гвидо Гвиницелли[149] говорит о великом искусстве. В конце беседы Гвидо просит Данте помолиться в Раю за всех, пребывающих в этом ярусе:
Характерно, что просит он не ради себя, а ради других, пребывающих с ним совместно. Совместность зависит от индивидуальности, так же как индивидуальность зависит от согласованности.
Достигнут последний ярус Чистилища. Здесь проходят последнее очищение развратники.
Солнце близится к закату. Плотное тело Данте отбрасывает тень на стену огня. А из пламени слышится «Summae Deus clementiae»[150], а сразу вслед за ним раздалось «Virum non cognosco»[151] и другие голоса, прославлявшие целомудрие и добродетель. Здесь восхваляются два великих способа утверждения и отрицания. Духи, очищаемые пламенем, замечают плотность тела Данте: «Не таковы бесплотные тела». Он и в самом деле был здесь во плоти, что бы не говорили об этом спиритуалисты всех мастей. Им хотелось бы, чтобы Данте прошел по иным мирам бесплотным призраком, но эти желания подобны нечестивым поцелуям на фоне поцелуев настоящих:
В этих искренних поцелуях два великих Пути сливаются в один. Формально на этом ярусе расстаются с грехом распущенности, а на самом деле освобождаются от потакания себе и обмана, от напластований полуправды, от лукавства разума, готового оправдать похотливые устремления, от всего того, что не соответствует великому естественному порядку жизни человека.
Давным-давно, среди цветущих лугов Флоренции, поэту явился Образ, потрясший его душу до до основания, и душа замерла в оцепенении при виде чуда. Пауза длилась долго, но теперь она заканчивается. Сознание Данте очищается, в том числе и от всего того, что было сделано прежде. Во-первых, он осознает бремя собственной самости и то, как долго он пробыл под этим бременем, стремясь преуспеть. Душа его всегда помнила былую свободу. И теперь, когда с него спадает груз ощущения собственной значимости, он видит, что завидовал другим, порой даже ненавидел их. Любовь? Его любовь оказалась так далеко от подлинной любви, что даже счастье других злило его, а Божественная Любовь никогда не смотрела на него с «балконов души»; в лучшем случае она могла сожалеть и плакать. Когда же эти балконы открывались, оттуда валил дым гнева, едва ли не худший, чем адские дымы из круга гневливых. Только постепенно стал различаться путь спасения, пришло мучительное осознание того, насколько медленным было его движение вверх, насколько вялыми были его желания! Теперь он яснее различал голоса великих поэтов, творивших до него, голоса могущественных сил, рассказывающие ему об исконной природе любви, о свободе и власти, заново постигая посланный ему Образ, с которого начался его путь. Он научился распознавать алчность во всех ее видах, равно как и ее противоположность — расточительство, все то, что не просто замедляло рост души, но временами полностью обездвиживало ее. Вежливость и щедрость оказались надолго парализованными в его душе, но вот сейчас и здесь готовы были взломать преграду и уже превращались в настоятельную потребность сродни голоду и жажде. Но настоящего жара очищения его душа еще не испытала. До сих пор душа располагала только тем, чему ее научили Папа, Император и Вергилий, и однажды, давно и неосознанно, божественная Беатриче на прогулке. И вот он стоит перед стеной огня, не решаясь сделать шаг, а Вергилий наставляет его:
149
Гвидо Гвиницелли — известный поэт XIII века родом из Болоньи, основным мотивом творчества которого было воспевание любви.
150
«Summae Deus clementiae» (