Образ Беатриче

Хорошо. От этой участи он спасен. Но теперь он сталкивается с собственным отражением в воде ручья.

Глаза к ручью склонил я, но когда
Себя увидел, то, не молвив слова,
К траве отвел их, не стерпев стыда.

(ХХХ, 76–78)

Другие могут пощадить его, но от себя самого пощады не будет. Он сам себе ненавистен. Теперь уже вмешались ангелы. «О госпожа, зачем так строг твой суд!» (XXX, 96). Они заступаются за него. Небесным созданиям невыносимы горести земли. Беатриче больше не нападет на поэта, она оправдывает себя.

Он в новой жизни был таков когда-то,
Что мог свои дары, с теченьем дней,
Осуществить невиданно богато.
..................
Была пора, он находил подмогу
В моем лице; я взором молодым
Вела его на верную дорогу.

(ХХХ, 115–123)

Она с горечью вспоминает, что как только умерла, влюбленный в нее юноша забыл о ней и отдал себя другим. А когда она восстала из плоти к духу, а красота и добродетель возросли в ней многократно, она стала менее дорога ему.

Он устремил шаги дурной стезей,
К обманным благам, ложным изначала,
Чьи обещанья — лишь посул пустой.

(ХХХ, 130–132)

Она пыталась во снах низвести на него вдохновение, молилась для него о новых темах и мыслях, но все было напрасным. Творчество его не заботило. Он пал так низко, что спасти его могло лишь одно — зрелище мира погибших. И тогда она пришла к вратам мертвых и со слезами просила того, кто привел его сюда.

Так было бы нарушить Божий рок —
Пройти сквозь Лету и вкусить губами
Такую снедь, не заплатив оброк

Раскаянья, обильного слезами.

(ХХХ, 142–145)

Она обращается к Данте.

Скажи, скажи, права ли я! Признаний
Мои улики требуют во всем.

...................
Ты что же? — молвила она. —
Ответь мне! Память о годах печали
В тебе волной еще не сметена.

(XXXI, 4–12)

Данте признает справедливость ее обвинений. Беатриче смягчается, но все же просит его ответить:

Скажи, какие цепи иль овраги
Ты повстречал, что мужеством иссяк
И к одоленью не нашел отваги?

(XXXI, 25–27)

И он отвечает:

Обманчиво маня,
Мои шаги влекла тщета земная,
Когда ваш облик скрылся от меня.

На это Беатриче говорит:

Таясь иль отрицая,
Ты обмануть не мог бы Судию,
Который судит, все деянья зная.

Но если кто признал вину свою
Своим же ртом, то на суде точило
Вращается навстречу лезвию.

И все же, чтоб тебе стыднее было,
Заблудшему, и чтоб тебя опять,
Как прежде, песнь сирен не обольстила,

Не сея слез, внимай мне, чтоб узнать,
Куда мой образ, ставший горстью пыли,
Твои шаги был должен направлять.

Природа и искусство не дарили
Тебе вовек прекраснее услад,
Чем облик мой, распавшийся в могиле.

Раз ты лишился высшей из отрад
С моею смертью, что же в смертной доле
Еще могло к себе привлечь твой взгляд?

Ты должен был при первом же уколе
Того, что бренно, устремить полет
Вослед за мной, не бренной, как дотоле.

Не надо было брать на крылья гнет,
Чтоб снова пострадать, — будь то девичка
Иль прочий вздор, который миг живет.

Раз, два страдает молодая птичка;
А оперившихся и зорких птиц
От стрел и сети бережет привычка.

(XXXI, 34–63)

Это отличный диалог. Грех Данте четко не определен, и (за исключением любопытных деталей) нас мало волнует. С позиции святости Беатриче и в Аду, и в Чистилище так можно говорить о любом из грехов. Обычно комментаторы предполагают, что Беатриче имела в виду, во-первых, потворство своим страстям, во-вторых, увлечение ложными рассуждениями. Если первое обвинение еще можно как-то доказать, то для второго доказательств очень мало. Маловероятно, что Беатриче ставила в упрек Данте Даму Окна (если, конечно, не принимать во внимание «Пир»). Едва ли Беатриче можно заподозрить в вульгарности или ревности. И уж конечно она не стала бы осуждать Данте за любовь к другой женщине (если это была действительно любовь). Суть обвинения в том, что Данте не уделял достаточного внимания предметам, «сопровождающим любовь». Можно предположить, что в какой-то момент, скорее всего, после изгнания, Данте отказался от своего призвания и убедил себя, что ошибся в определении своей функции. Возможно, но мало вероятно. Более вероятно, что он в своем новом образе покончил со всеми необязательными привязанностями: и к женщинам, и к попыткам обрести новые знания, и к страстям всякого рода. Рано или поздно каждый человек, сподобившийся любви, начинает ощущать вину перед своим испытанным когда-то чистым возвышенным чувством, и понимает, что все дальнейшее было лишь удалением от истины.