Духовно развитый человек может рассчитывать на небесную справедливость.
Беатриче говорит о возрастающей «могущественности» глаз Данте. Это отсылка к смелости раннего обожания, к стремлению исследовать и понять суть явлений. Взгляд Данте временами «себя утратил, взор склоня», но через некоторое время он снова набирается решимости видеть уже второе небо, куда они устремляются теперь. Там его окружают светлые духи. Они восклицают: «Вот кем любовь для нас обогатится» (V, 105). Это — воплощение в жизнь максимы Пиккарды: «У нас любовь ничьей правдивой воле // Дверь не замкнет, уподобляясь той, // Что ждет подобных при своем престоле». Духи предлагают поэту спрашивать обо всем, что он хочет знать, и Беатриче поощряет его:
Данте с верой смело спрашивает духа: «Но кто ты, дух достойный, и пред нами // Зачем предстал?». Вопрос его подобен тому, который задавала ангелу Богородица: «Мария же сказала Ангелу: как будет это?»[167]
На первом небе мы имели дело с проявлением отрицания на примере духов, бывших в жизни женщинами, по тем или иным причинам не выполнившими в полном объеме данных обетов. На втором небе с поэтом говорят духи, бывшие в земной жизни мужчинами, и говорят они о своем становлении в качестве небесных духов. Это те, кто был «сильными мира сего», законодателями и правителями. Таков и первый дух, Император Юстиниан, спрошенный поэтом. Еще раньше, приближаясь ко второму небу, Беатриче как «звезда, смеясь, преобразилась» (V, 97). И на ней, и на бывшем Императоре Рима лежит благоволение небес, девушка и город оказываются словно отражением друг друга. Лик императора укрыт сиянием, исходящим от него самого.
Но и в нем, и в других праведных земных владыках некий изъян все же присутствовал. Юстиниан говорит об этом. Все они желали лишь процветания государству, и потому им не подняться выше вторых небес. Они проделали хорошую работу; они трудились для империи; Юстиниан переработал римское право и учредил новый свод законов. Мильтон считал его правление «последней немощью благородного ума». Работа на благо империи снизила в нем качество любви.
говорит дух Юстиниана.
Вся речь бывшего императора — это грандиозное утверждение образа Империи. После брошенного вскользь замечания о своем обращении через познание двуединой природы Христа, он излагает историю Римской империи со времен Энея и до правления Карла Великого. Именно к работе на благо государства были причастны все блаженные духи этих небес. На первых небесах в земной жизни давались обеты истинной любви (если подразумевалась действительно истинная любовь; а когда оказалось, что обеты нарушены, остались все же волевые усилия, направленные на их соблюдение). На вторых небесах обретаются те, кто трудился для расширения и укрепления Государства как идеи. Идея Государства без сомнения правильна, но ее реализация на земле оставляет желать лучшего. Юстиниан осуждает обе противоборствующие стороны во Флоренции — как имперскую, так и папскую; ни одна из них, ослепленная уверенностью в правоте своей партии, не заботится о благе общества. Осуждение Юстиниана лежит на Пути Утверждения, и на этом завершается демонстрация второго этапа романтической любви.
Пока хор духов поет Osanna, sanctus Deus, у Данте готов новый вопрос, но сразу задать его он не решается. Поэт уже много узнал, но тут он опять походит на себя земного, размышляющего над сложными вопросами бытия.
Это такое же пронзительное воспоминание, как и все остальное в «Комедии» — так бывает, когда в утренней газете, или в книге, или в любом случайно услышанном разговоре упоминается имя возлюбленной. Сердце дает перебой, тело парализовано, но тут же становится понятно, что речь идет о ком-то другом, и все проходит. Поклонение неожиданно берет верх над нами. А светлый дух, вызвавший у Данте это сонное оцепенение, легко читает в его душе все сомнения. Беатриче отвечает в стиле, присущем всем другим диалогам в Раю: