Наиболее известны пока признания поэтов и деятелей искусства о том, каким был их путь к Пушкину. Кто не помнит рассказа М. Цветаевой о первом детском знакомстве с поэтом: «Пушкин был мой первый поэт, и моего первого поэта — убили. С тех пор, да, с тех пор, как Пушкина на моих глазах на картине Наумова — убили, ежедневно, ежечасно, непрерывно убивали все мое младенчество, детство, юность — я поделила мир на поэта — и всех, и выбрала — поэта...»[282]. Отношение ее к Пушкину заражает и невольно заставляет сопоставлять с собственным опытом: была ли у тебя такая «чара»? С каких первых пушкинских строк началось твое собственное знакомство с поэтом?
Александр Твардовский вспоминал, что узнал и полюбил Пушкина в том возрасте, когда гораздо слаще слушать чтение, чем читать самому. Со слуха знал он «Сказку о царе Салтане», «Полтавский бой», «Сон Татьяны» из «Евгения Онегина». Первой самостоятельно прочитанной книгой стала «Капитанская дочка». И он на всю жизнь запомнил ее формат, запах и то ощущение счастья, что сам (!) открыл для себя неизвестную прежде историю. «Я был захвачен ею,— писал А. Твардовский,— и засиделся у окна избы дотемна, и когда дошел до бурана в Оренбургской степи, то увидел, что за окном пошел снег, и это стало неизгладимым до сих пор впечатлением как бы магической силы, изошедшей от пушкинской страницы. С того вечера я стал читателем книг, и мне бесконечно дорого, что этим я обязан Пушкину. А кто не обязан ему радостью приобщения на самой заре жизни к источнику, из которого потом пить всю жизнь!» И завершает свой рассказ советский поэт важным замечанием, очень точным и справедливым: «Но если Пушкин приходит к нам с детства, то мы по-настоящему приходим к нему лишь с годами...»[283].
Любопытно, что с этим мнением перекликаются признания других советских прозаиков, поэтов. «К Пушкину мы приходим всей жизнью, с Пушкиным мы уходим из детства»,— писал B. Цыбин. И у него самые яркие впечатления, вынесенные из детства, связаны с произведением Пушкина. «Бесы» стали открытием поэзии, и, как пишет В. Цыбин, «...с ними вошло в меня что-то вьюжное, летучее, какая-то овеществленная таинственность. Не верилось, что они могли написаться кем-нибудь. Казалось, что они сами напелись, навьюжились, назвенелись, что сама русская природа создала их, как хрупкую инеевую вязь на окнах, как призрачную, утонченную изморозь, сосульки под хлопьями снега, отчего в лесу все деревья стоят как новогодние елки.
Так в мою жизнь вошел Пушкин и с ним ощущение зимней моей родины. Так создавался состав моей души, как каждого русского человека.
...Не от этого стихотворения, а как бы сквозь него открывалась с каждой новой прочитанной строкой даль пушкинского слова, его живая, предельно уплотненная глагольная суть...»[284].
Пушкинская поэзия дарит первую встречу с поэтом, заставляет самому испытать и поверить на всю жизнь в силу поэзии. И в сознании сливаются Пушкин и его стихи, как это случилось, к примеру, с Чингизом Айтматовым. Он искренне признался: «Сколько ни пытаюсь, не могу припомнить, когда впервые услышал имя — Пушкин... А возможно, было иначе — прежде он явился в образе чудесного дня, озаренного солнечным морозом? «Мороз и солнце! День чудесный...» Может быть. Потому, когда позже, уже в школе, читали:
я знал: это — Пушкин. Тот самый, который, обращаясь к близким, сердечным друзьям, вознес гимн святым узам товарищества:
тот самый, который восславил свободу в жестокий век самодержавия и насилия, провозгласив:
Так в моем воображении,— рассказывает видный советский писатель,— Поэт и Солнце стали жить рядом, на равных. То и другое воспринималось, как явление природы... Пожалуй, то был первый и главный урок, который я получил, прикоснувшись к подлинному искусству: великую поэзию питают великие стихии, мощные борения человека, готового отстаивать даже ценой жизни свое достоинство, ибо оно есть дух, окрыленный свободой...»[285].
Итак, представления о поэте не отделить от понимания его творений... В начале этой книги говорилось, что в образе художника всегда в той или иной мере сбалансированы суждения о личности и творчестве. В справедливости этого утверждения можно было не раз убедиться. Но нужно всегда помнить, что разговор наш о необычном поэте. Творчество его особым образом спаяно с историей его души, с проницательным авторским взглядом, в произведениях своих поэт устанавливал тесный дружеский контакт с читателем-собеседником. Нельзя избавиться от ощущения, что Пушкин из своего далекого прошлого предполагал общение с читателем нашей эпохи, готовым все понять, вникнуть во внутренний смысл его наследия, как никто не проникал в него прежде.