Фаворскому удалось показать в портрете то рождение поэта, о котором говорится в этих строках...»[230]. Трактовка образа, предложенная Фаворским, перекликается с кинематографической разработкой характера юного поэта в художественном фильме «Юность поэта», предложенной режиссером А. А. Народицким в 1937 году.
Пушкин в исполнении В. Литовского — экспансивный, пылкий юноша, восприимчивый, откликающийся живо на все происходящие в Лицее события. Его вдохновляет царскосельская природа, романтическая встреча с крепостной актрисой Наташей, дружба с Пущиным... Для поэта значима любая мелочь, каждая деталь. Показано в фильме, как зарождается в поэте свободолюбие, как избавляется юноша от либеральных иллюзий. В этом особое влияние оказывают преподаватели, сокурсники — Кюхельбекер, Пущин... В фильме тоже есть немало просчетов, некоторые линии прочерчены слишком схематично. Но для кинематографа эта картина явилась необходимой ступенью концентрации опыта воссоздания образа художника.
В целом, если рассматривать произведения о Пушкине конца тридцатых годов с позиций дня сегодняшнего, они могут показаться неумелыми, наивными. Пожалуй, защитник такой точки зрения приведет для примера прямолинейные высказывания в духе тех, которые прозвучали в стихах карельского писателя Т. Гуттари «Дуэль Пушкина»: «...Но разве противник его — этот светский повеса? Он целится в самодержавие, а не в Дантеса!»[231]. Подобных «лобовых» приемов немало было в те годы. Но не будем забывать — ставилась задача пробиться к истинному образу Пушкина, заново «открыть» поэта, рассказать о нем широкому читателю, который только еще приобщался к великой культуре. Нужно было отыскать наиболее оптимальные пути воссоздания образа сложной, противоречивой личности поэта. И хотя многие произведения передавали облик поэта схематично и обобщенно, важно, что не иссякал интерес к поэту, закладывались основы будущих традиций реконструкции его облика. Предъюбилейные годы стали для художников своего рода «лабораторией нового постижения» пушкинского характера, натуры поэта, его творчества.
Нельзя забывать также, что праздник Пушкина, имевший большое значение для отечественной культуры, для роста художественного самосознания нашего многонационального народа, вызвал интерес и за рубежом. Белая эмиграция во Франции и в других странах Запада также отмечала юбилей, но по-своему. Эмигрировавшие за пределы родины деятели литературы и искусства, а также западные идеологи стремились утвердить вполне определенную трактовку пушкинского облика. Они пытались представить Пушкина в виде «идеального поэта», который не может быть понят массами. Настаивали на том, что они лишь одни остались продолжателями исконно пушкинских традиций, Пушкина боготворили как раз и навсегда застывший образец, как своего рода «икону». В ответ на такого рода заявления в журнале «Современные записки» в Париже опубликовала пушкинский цикл стихов Марина Цветаева. Начала их писать поэтесса еще в 1931 году, но к юбилейному году перерабатывала специально.
«Мой Пушкин» у Цветаевой — яростный ответ на попытку превратить любимого поэта в мумию, в мавзолей, в «гувернера» при поэзии. Пушкин в этом цикле стихов — «всех живучей и живее», в нем ценно не «чувство меры», а «чувство моря». По-цветаевски активно, темпераментно поэтесса в полемике с белоэмигрантской прессой доказывает их неспособность «приукрасить» Пушкина, переодев его в «тогу» и «схиму», то есть нивелируя его свободолюбие, широту, раскованность, его непревзойденное влияние на всех последующих поэтов. «Влияние всего Пушкина целиком? О, да. Но каким же оно может быть, кроме освободительного? — писала Цветаева в очерке «Наталья Гончарова»[232].— Приказ Пушкина 1829 года нам, людям 1929 года, только контр-пушкинский. Лучший пример — «Темы и варьяции» Пастернака, дань любви к Пушкину и полной свободы от него. Исполнение пушкинского желания»[233]. А со всеми, кто поэта пытался представить в роли «монумента», «лексикона», Цветаева спорила отчаянно, утверждая: «То-то к пушкинским избушкам Лепитесь, что сами — хлам!»
231
Гуттари Т. Дуэль Пушкина // Моя страна.— М., 1950.— С. 77. Перевод с финского В. Потаповой.
232
Очерк непосредственно обращен к художнице Наталье Сергеевне Гончаровой, которая приходилась внучатой племянницей Наталье Николаевне Гончаровой, жене Пушкина. Это определило упоминание о судьбе поэта и оценку его творческих заветов Мариной Цветаевой.