Да, он, поэт, велик и потому,
Что высшей совести и страсти цельной
Был верен неизменно, безраздельно,
И это не перечило уму,
Что он, премудрый, взрывчат был, как порох...
Вот почему тебе и мне он дорог!
Любовь его, как солнечный восход.
Воображенье согревает наше.
И тот, кто сомневается в Наташе,
Не сторону ль Дантеса он берет?..
Ведь Пушкин верил ей, идя к барьеру...
Кто смеет посягать на эту веру?
...Мой юный друг, и я скорблю о том,
Что страшная свершилась катастрофа...
Хотел бы я, раскрыв любимый том.
Увидеть там нечитаные строфы
И знать, что Пушкин дожил до седин —
Счастливый муж, спокойный семьянин...
И все ж пред миром Пушкин не в долгу.
Суровым судьям я его не выдам!
Нет, гения винить я не могу,
Что он, земным подверженный обидам,
Метался и страдал куда лютей,
Чем ты да я, чем тьма других людей...
Он пал в борьбе с тупой, жестокой силой,
И смерть его — поверь! — прошла не зря:
Она для нас навек соединила
Чеканный ямб с бесстрашьем бунтаря,—
Затем, что слиты и друг в друга впеты
Стихи поэта и судьба поэта[255].
Доказывая целостность, внутреннюю нравственную бескомпромиссность личности, поэт — наш современник, верно передает суть нынешних подходов к оценке пушкинского характера. В этих представлениях доминирует та концепция образа поэта, которую в первой половине прошлого века утверждал Лермонтов. И потому, как в стихах о Пушкине Н. Брауна, многим другим нашим современникам поэт видится так:
...на слово остер и непокорен,
Прям и прост в величии своем.
Он идет,
Отвергший примиренье,
Под удар смертельного свинца...[256].
В разных планах развивается и уточняется провозглашенная Лермонтовым концепция пушкинского характера и истории дуэли. Пушкин предстает свободолюбивым, непокорным жестокой судьбе, стойким и непреклонным. Любопытно, как проявляется такая оценка личности поэта даже в произведениях, которые словно бы «генетически» связаны с темой отклика на смерть Пушкина в изложении В. Жуковского. Широко известно написанное другом Пушкина уже после письма к отцу Сергею Львовичу стихотворение:
Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе
Руки свои опустив. Голову тихо склоня,
Долго стоял я над ним один, смотря со вниманьем
Мертвому прямо в глаза; были закрыты глаза,
Было лицо его мне так знакомо, и было заметно,
Что выражалось на нем,— в жизни такого
Мы не видали на этом лице.
Не горел вдохновенья
Пламень на нем; не сиял острый ум;
Нет! Но какою-то мыслью, глубокой, высокою мыслью
Было объято оно: мнилося мне, что ему
В этот миг предстояло как будто какое виденье,
Что-то сбывалось над ним... и спросить мне хотелось:
Что видишь?
Так писал о поэте Жуковский в духе своей концепции его жизни и смерти. Наш современник, казалось бы, пишет о том же, но как отличается само понимание сути пушкинского характера, самых важных его качеств, не только торжествовавших при жизни, но и утвержденных самой его смертью:
Меж императорским дворцом
И императорской конюшней,
Не в том, с бесхитростным крыльцом
Дому, что многих простодушней,
А в строгом, каменном, большом,
Наемном здании чужом
Лежал он, просветлев лицом,
Еще сильней и непослушней,
Меж императорским дворцом
И императорской конюшней...[257].
В этих стихах поэта Владимира Соколова утвердившееся в наше время понимание пушкинского вольнолюбивого духа как одной из определяющих его черт. Он действительно и после смерти «еще сильней и непослушней...», не покорился требованиям света, монарха и многих приспешников царской власти, гонителей гения. Закованный в рамки жестоких требований, ограничений и условностей поэт остался непокоренным и пронес сквозь всю жизнь дух вольности и свободолюбия. Такое видение стержневых особенностей натуры и творчества поэта активно развивается в советскую эпоху.
вернуться
Кугультинов Д. Близь и даль: Стихи.— М., 1972.— С. 64—65.
вернуться
Браун Н. День его рожденья // Звезда.—1974.— № 6.— С. 23.
вернуться
Соколов В. Пушкин // Избранное.—М., 1974.— С. 85.