По мере роста научных знаний и многослойности художественной среды увеличивается и число авангардистских движений, стилей, направлений и стилизаций. Авангардизм рассматривает духовную культуру как бесконечный склад, из которого можно безвозмездно извлекать образы и схемы, визуальные структуры и мотивы. В свою очередь, практические и идеологические запросы общества используют его образную систему для своих рекламно-пропагандистских или конструктивно-дизайнерских целей.
Новый идолизм
Возвращение к статуям было неожиданным и дерзким. Бронзовым куклам, как называл памятники эклектики Александр Бенуа, пришлось несколько потесниться, и не столько физически (хотя порой и так: когда менялись политические режимы, многие монументы «старого порядка» сносились), сколько морально. На Всемирной выставке 1937 года в Париже над ступенчатообразной композицией павильона СССР вознеслись гиганты «Рабочий и колхозница». Над Рио-де-Жанейро парит Христос с распростертыми руками. Вооруженные мечами идолы «Мать-Грузия» и «Мать-Армения» застыли над двумя столицами: первая над Тбилиси, вторая над Ереваном. Впечатляющим проектом осталась Башня III Интернационала В. Татлина. К. Бранкуси в Тыргу-Жиу создает сложный комплекс «Врата поцелуя», «Стол молчания» и «Бесконечность». В Париже, вдоль набережной Сены, паря в воздухе, шагает в вечность бронзовый Мицкевич-странник. В самом начале века в Гамбурге на громадном пьедестале возвели каменную глыбу статуи Бисмарка (1901—1906, авторы Г. Ледерер, Э. Шауди). Мощный конь с мрачным всадником Александром III встал в 1909 году на Знаменской площади в С.-Петербурге (скульптор П. Трубецкой). В Роттердаме стоят у гавани «Разрушенный город» О. Цадкина, напоминающий по своей стилистике «Гернику» Пикассо, и у универмага «Де Бейнкорф» многометровая абстрактная «Конструкция» Н. Габо. Ле Корбюзье замыслил гигантскую «Руку» для города Чандигара. Своеобразными пропилеями смотрятся пять башен в пригороде Мехико (1957, архитектор М. Гериц). «Петр I» З. Церетели встал посреди Москвы-реки. Э. Неизвестный мечтает свои композиции «Род человеческий» поставить в столицах мира. В.И. Ленин должен был стоять под небесами на мощном цоколе здания Дворца советов в Москве. Обелиск Первой Советской конституции со статуей Свободы возвели скульптор Н. Андреев и архитектор Д. Осипов в 1918—1919 годах перед зданием Моссовета. Над Мамаевым курганом в Волгограде в 1960-е годы поднялась мощная женщина из бетона, олицетворяющая стремление к победе...
Их «родителями» являются французские монументы: Эйфелева башня и статуя «Свобода, освещающая мир» скульптора Ф. Бартольди, подаренная правительством Франции правительству США. Характерно, что автором конструкции каркаса статуи Свободы был Г. Эйфель. Так, конец XIX столетия породил новое поколение монументов, семейство которых начинало свой род от гигантских сфинксов Египта, статуи Афины на афинском Акрополе и Колосса Родосского. Вновь возродившая их традиция свидетельствует, насколько сильно было аллегорическое мышление для XX века. Но это слишком явленная, демонстрационная и потому заметная сторона возрождения скульптуры в этом столетии. Аллегоризм, свойственный столетию, помог и тут.
Правда, путь к нему, к его торжеству был не прост. Рубеж XIX—XX веков явился подлинным испытанием для судьбы пластических искусств, но в этих испытаниях рождалась новая истина: XX век стал одним из самых «скульптурных веков» за все время существования человечества. Факт этот осознан как-то плохо, хотя стоило бы просто назвать имена великих мастеров этой эпохи, чтобы понять многое: А. Майоль, Э.-А. Бурдель, К. Бранкуси, Г. Мур, А. Колдер, А. Джакометти, О. Цадкин, В. Мухина, Н. Габо, А. Певзнер, М. Марини. Велик был вклад художников, особенно А. Матисса и П. Пикассо. А ведь тут названы только важнейшие, да и то не все имена. Вольно-невольно вспоминаются также Ш. Деспио, Г. Кольбе, Э. Барлах, В. Лембрук, А. Архипенко, А. Лоран, Ж. Липшиц, Х. Гонзалес, Ф. Вотруба, Б. Хепворт, Э. Греко, Д. Манцу, Ж. Ришье, Ж.-Ф. Ипостегю, а скульпторами выступили живописцы П. Боннар, А. Дерен, А. Модильяни, Ж. Брак, Э. Кирхнер, М. Шмидт-Ротлюфф, Э. Нольде, К. Кольвиц, Г. Арп, А. Родченко, Х. Грис, Р. де ла Френей, У. Боччони, М. Эрнст, Л. Бруни, Х. Миро, Э. Дебюффе, А. Тышлер и др. К списку стоит добавить разные объекты, создаваемые минималистами, поп-артистами, гиперреалистами, которые пополнили своими «лаконичными средствами» и муляжами и без того впечатляющую галерею фантастических образов, живущих в пространстве.
Как-то легко мы согласились с красивым мнением о «пластическом мышлении Эллады», которое выразилось не только в упругих формах мрамора и бронзы, но чуть ли не в строении Космоса. Но что же значил, в таком случае, пластицизм «разорванного сознания» XX века? Стремление говорить статуями было слишком явно связано с его глубоким дидактизмом, с попытками одних людей говорить через искусство с другими. Желание мобилизовать, объяснить, увлечь... Но и не только, как-то слишком очевидно, сколько мастеров оказалось востребованными, что более или менее крупный живописец стремился «обмолвиться» статуями, и более того, чем значительнее было его дарование, тем больше статуй у него имелось (достаточно вспомнить лишь Матисса и Пикассо); у каждого «изма» был свой «предел» развития в выходе своей стилистики в пространственную форму.
XX век не забывал великую мечту создания особой охудожествленной среды, и статуи рвались сами собой из ателье и музеев на пространства площадей. Здания охотно предоставляли свои фасады для рельефов и крыши для статуй, будь то композиция Мура на здании лондонской редакции «Тайме» или украшения павильонов на ВДНХ. Сад или парк без скульптур почти что немыслим. Желание «населить» пространства знаками, утверждающими Бытие, материализованными лозунгами и подобиями самих себя побеждало любые сомнения в целесообразности, а вопрос о затратах (ибо это «дорогое» искусство), кажется, как бы не стоял.
А. Годье-Бреска. Сидящая. 1914
Характерно, что все эти аллегории, несмотря на их пафосность самоутверждения, чреваты двойственностью смыслов, могут восприниматься чуть ли не комично и, уж по крайней мере, гротесково. «Александр III» Трубецкого изумил самих заказчиков. Мрачной силой и тупостью самодержавия российского повеяло от «медного истукана». После революции горе-поэт Д. Бедный по указанию партии сочинил стишки «Пугало», помещенные на гранитном пьедестале памятника. Потом памятник отправился «в изгнание», хранился во дворе Русского музея. Ныне он сменил «ленинский броневик» у Мраморного дворца. Оказывается, плох тот монумент, который в течение века не менял бы своих значений, лишь постепенно выявляя сокровенное. У памятников есть и должны быть свои легенды и истории. Около них можно назначить свидание и провести демонстрацию. А внутреннее тяготение к игре не только пространствами, но и смыслами, порой неожиданными, видимо, должно быть, именно такие произведения оказываются востребованы; отправленные в ссылку, они возвращаются, уничтоженные — восстанавливаются. Некоторые же сразу утверждаются на века.
Новый язык пластики создавался на рубеже веков. Пройдя экспериментальную стадию, он приобретает свое значение в 1920—1920-е годы, сохраняя многие свои особенности и поныне. Фантазия Родена дала ему важный импульс. Его «Бальзак» 1897 года поразил эффектом как бы движущейся массы в пространстве. Его записи бесед об искусстве и сам памятник «Граждане города Кале», а также работа над «Вратами ада», портреты и многочисленные наброски вдохновили новое поколение мастеров. В 1898 году он работал над эскизами «Башни труда». Роден приучил к мысли, что современная пластика может быть разнообразной — в диапазоне от натуралистической («Бронзовый век» был обвинен в том, что является муляжом) до романтической. Роденовская школа была обширна. И среди его учеников, к примеру, можно назвать таких, как А.Э. Бурдель, автор «Мицкевича», и А. Джакометти, представивший пластически философию экзистенциализма, русские «импрессионисты» А. Голуюкина и В. Домогацкий. Им мастер, колдовавший в недрах эклектики, передал идею чувства энергии и «физической» активности формы, свободы выражения любого замысла. Ему были близки и понятны поиски А. Бари, который стал не только «Делакруа в скульптуре», но и в набросках обнаженных чуть ли не предчувствовал пластику А. Майоля и А. Матисса, гротески О. Домье и фантазии Э. Дега. «Четырнадцатилетняя танцовщица» (1880) Э. Дега — бронза, «одетая» в настоящий костюм для сцены, — далеко идущий, вплоть до поп-арта, эксперимент. Роден смог понять и пластические идеи молодого Аристида Майоля, когда тот, воспринявший идеи синтетизма группы «Наби», внедрил в пластику «законы» Сезанна (ему он сделал и памятник), сделав форму упругой, округлой, весомой и значимой. Майоль как бы воплотил формулу поэта Анри де Реньо: «Я наполню глиной то пространство, в котором ты стояла нагая». Сходным образом действовал и Ренуар-скульптор, которому, кстати говоря, помогал в воплощении замыслов один из учеников Майоля (он потом судился с наследниками, утверждая, что все ренуаровские работы «его»).