– Деньги всегда нужны сейчас, очень срочно, дорогой. Когда дело будет сделано, тогда получишь.
– Но я свою работу выполнил. Остальное от меня не зависит, – плейбой стал нервно постукивать кончиком кия по своему тяжелому ботинку, – я встретился передал просьбу. Операция проведена, тебе же рассказали в «Новостях». Ты что, «Новостям» ОРТ не веришь? Газетам не веришь?
– На ОРТ и в газетах работают такие же хитрые мальчики, как ты. Все хотят денег. Вот когда доставят профессора по назначению, тогда я с тобой расплачусь, как обещал.
– Но послушай, Азамат, я не могу отвечать за Карла.
– Как же не можешь? Ты же говорил, он твои друг.
Я например, отвечаю за своих друзей, – усмехнулся Азамат.
– Мало ли какие у него там, в Израиле, проблемы? – Плейбой так сильно надавил острым концом кия на носок своего ботинка, что чуть не прорвал толстую свиную кожу. – Ты пойми, у меня такая ситуация…
– Знаю, какая у тебя ситуация, – криво усмехнулся Азамат, – пятнадцать лет твоей ситуации. В девятом классе учится. Как всегда, глазки голубые, ножки длинные.
Плейбой побледнел и выразительно задвигал желваками. Азамат не менее выразительно зевнул и загасил окурок.
– Скучно с тобой играть, Гарик. Спокойной ночи, дорогой. – Азамат положил кий и, не оборачиваясь, вышел из бильярдной.
Оставшись один, плейбой Гарик ожесточенно шарахнул кулаком по зеленому сукну бильярдного стола. Шары с глухим грохотом раскатились.
В соседнем помещении, в бутике изысканной дачной мебели, дремал, вытянув ноги, охранник. Он сидел в уголке, в низком плетеном кресле. Глаза его были закрыты, рот приоткрыт. Со стороны казалось, что человек крепко спит, раскинувшись, припав головой к стене. Даже подойдя близко к охраннику, невозможно было заметить, что между его ухом и тонкой стенкой находился маленький импровизированный резонатор.
Плоская коньячная рюмка из чистого хрусталя, размером с детскую ладошку, была вжата краями в пластиковую стенку, а ухо охранника прижималось к Донышку. Твердый пластик и хрусталь отлично резонировали звук в огромном пустом пространстве торгового центра. Охранник отчетливо, без всяких усилий, слышал каждое слово, произнесенное в бильярдной.
Дождавшись закрытия торгового комплекса, охранник попрощался с коллегами и не спеша направился к метро, нырнул в один проходной двор, потом в другой. Оглядевшись, достал из кармана сотовый телефон, набрал номер.
– Привет, Валера, – произнес он в трубку, – прихвати меня где-нибудь у Пресни. Только скорей. Холодно.
– Давай у зоопарка через двадцать минут, – ответили в трубке.
Ровно через двадцать минут на небольшой площадке у запертых ворот зоопарка притормозил лиловый «Ауди» Валерия Павловича Харитонова. Охранник, поеживаясь, нырнул в теплый салон, на переднее сиденье.
Эйлат, январь 1998 года
В уютном французском ресторане на набережной было почти пусто. Посреди круглого стола подрагивал язычок свечи. Лицо Денниса опять казалось жестким, неприятным. Обычно приглушенное освещение смягчает черты, а у американца наоборот. При беспощадном дневном свете он выглядел значительно симпатичней. Или он просто переставал играть в полумраке? Или это неверный огонек свечи играл с его мужественной физиономией дурные шутки?
Они уже все съели. Официант убрал тарелки. Максимка клевал носом над каким-то сложным многослойным десертом из желе и сливок, потом занялся своей электронной игрушкой.
Деннис был напряжен и старался изо всех сил скрыть это, с лица его не сходила улыбка, иногда казавшаяся застывшей гримасой. Напряжение висело в воздухе, неприятно давило, вырывалось наружу в виде долгих неловких пауз. Куда, интересно, подевалась хваленая американская раскомплексованность? Впрочем, какая разница? Возможно, дело в том, что им без посредничества Максимки не о чем говорить.
– Почему вы так расстроились из-за этих фотографий, Алиса?
– Разве? – она тряхнула головой. – Я уже забыла о них.
– Странно, почему тот, кто их забрал, не вернулся, чтобы поменять на свои.
– Странно, – легко согласилась Алиса.
– Может, вы так понравились этому мужчине, что он решил оставить снимки себе?
– Вряд ли. Я плохо выхожу на фотографиях.
– Как бы вы ни выходили, все равно сразу видно, какая вы красивая. Я это серьезно говорю, не в качестве комплимента. Вы, конечно, и так знаете, но лишний раз не мешает напомнить. Я прав?
– Об этом стоит напоминать любой женщине. Всегда и при любых обстоятельствах.
– У нас в Америке не принято. Скажешь какой-нибудь коллеге женского пола, что ей к лицу новое платье, а она тебя обзовет шовинистической свиньей.
– Бедные вы, несчастные, – вздохнула Алиса, – знаете, мне эти ваши социально-половые забавы напоминают унылый юмор советских времен накануне женского дня Восьмое марта. Затюканный идиот-муж, который решил раз в году пожарить яичницу к завтраку, и деловитая фурия, мать семейства, которая потом целый день отдраивает обгоревшую сковородку.
– Забавы? Что вы, у нас это очень серьезно. Это влияет на политику, на бизнес. Между прочим, на обвинениях в сексуальных домогательствах у нас делают большие деньги.
Деннис стал рассказывать всякие забавные истории о дамах, которые подают в суд на миллиардеров, крупных государственных чиновников и на президента, требуя денежной компенсации за былые нежности, реальные, а чаще мифические. Потом вся Америка всерьез обсуждает, сама «истец» десять лет назад снимала колготки или «ответчик» оказал ей в этом некоторое содействие. Ну а как же не обсуждать всерьез, если эти колготки могут стоить «ответчику» пары миллионов долларов и политической карьеры?
Алиса рассеянно слушала, кивала, улыбалась, прихлебывая горьковатый вишневый ликер. Она то и дело косилась на экран телевизора у стойки бара. Шла программа «Новостей». Бармен и несколько официантов смотрели на экран не отрываясь. Алиса не понимала ни слова на иврите, только разобрала название города Беэр-Шева, которое то и дело повторял ведущий. Это совсем близко, между Эйлатом и Иерусалимом. По мелькавшим кадрам было ясно, что произошел какой-то взрыв. Вероятно, в этой самой Беэр-Шеве…
– Наверное, пресловутые «новые русские», для которых вы строите особняки, ужасно привередливая публика, – произнес Деннис. – Трудно с ними работать?
– Трудно без конца слышать выражение «новые русские», – откликнулась Алиса. – У нас без него не обходится ни одна телепередача, ни один анекдот. Честно говоря, я не вижу в этом словосочетании никакого смысла. Люди, озабоченные исключительно проблемой денег, всегда одинаковы, во все времена одинаково скучные, пошлые и злые.
«Новости» кончились. Бармен переключил на Си-эн-эн. Там выступал политический комментатор. Официанты оторвались от экрана.
– Насколько я знаю, в советские времена такой проблемы в России практически не существовало, – заметил Деннис, – я имею в виду деньги.
– Ну, во-первых, при коммунистах никто денег не отменял. А во-вторых, было другое – привилегии, чины, знакомства. Но в конечном счете все сводилось к той же древней страсти добыть для себя мамонта пожирней. Если необходимо при этом кончить соседа-охотника – запросто. Если в пещере тухнет уже тонна мяса, все равно надо еще.
– Ну хорошо, а русское купечество до революции? Честность, благородство, верность традициям, меценатство, наконец.
– Миф. Сколько благородных купеческих детей швыряло семейные капиталы бандитам-большевикам…
– Да, я читал что-то. Савва Морозов… Алиса ничего не ответила. Теперь она не отрываясь смотрела на экран и даже поморщилась, оттого что Деннис все продолжал говорить и мешал ей слушать голос комментатора, который как раз рассказывал про взрыв в городе Беэр-Шева.
– Взрывное устройство было установлено в туалетной комнате управления полиции… – тараторил комментатор. – Компетентные источники утверждают, что чудовищный взрыв был всего лишь отвлекающим маневром. Настоящей целью террористов являлся известный биохимик Натан Бренер, похищенный из своей лаборатории через десять минут после взрыва. Пока ни одна из экстремистских организаций не взяла на себя ответственность за этот исключительный по дерзости и жестокости террористический акт, никто не выдвинул своих условий правительству Израиля и родственникам Бренера.