Ласковый вечер спустился
В эти святые края.
Вот наконец и прибился
К милому берегу я.
Воина внук и раввина,
Бывший российский моряк,
Как тебе эта равнина
И левантийский маяк?
Как тебе этот гортанный,
Этот горячий язык,
Запах фалафельных пряный?
Да, понемногу привык.
Кончилась пьяная свадьба —
Что же о том горевать!
Вот на могилу слетать бы
К маме.
А после опять
Буду вдыхать у порога
Вечер тягучий, как мёд.
Ну, а отсюда дорога
Лишь вертикально идёт…
За гранью
Ни днём, ни чёрной ночью,
Мне кажется опять,
Уж никогда воочью
Тех мест не увидать.
За гранью и за кругом
Живу я неспеша.
Между Днепром и Бугом
Ещё моя душа.
Где мокрым листопадом
Засыпаны года.
И я твержу: «Не надо,
Не надо мне туда!»
Я хуже или лучше
На свете жил досель,
Но вот родился внучек
В Эрец Исраэль[4].
Он не чужак приезжий
Из русских палестин,
А этих побережий
Законный гражданин.
Он станет новой вехой,
Он станет новым днём.
И только дальним эхом
Россия будет в нём.
Какой-то далью серой
И дымкой голубой,
Какой-то прежней верой
И дедовой судьбой.
Над этим вечным морем,
Где властвует иврит,
Он прикоснётся к Торе,
Молитву сотворит.
О том тысячелетье,
Неведомом ему.
О прадеде и деде,
Что канули во тьму.
Утренняя молитва
Хочу я у внучки на свадьбе гульнуть,
На сына её хоть разочек взглянуть.
Чтоб в будущем веке хотя бы денёк,
Хотя бы часок
Быть счастливым я мог.
Я очень устал здесь,
Но тихо молю:
Господь, дай мне времени,
Я потерплю.
Дай тыщи восходов и тыщи дождей
На долгие годы для наших детей.
Дай песню одну, но без всяких оков,
Тогда и зови —
Я к дороге готов.
Но прежде хочу, чтоб сгорело в огне
Всё, что я и сам ненавижу во мне.
Чтоб сдохли враги,
Чтоб воскресли друзья.
Мне лучшей молитвы придумать нельзя.
Особая нация
Русская эмиграция:
Русский, еврей,
Это особая нация,
Это — крутой рассол.
В этом рассоле квасятся
Столько десятков лет
Гении, воры, классики —
Бывшей России цвет.
Мы, как степные лошади
С крепкою головой —
На Тель-Авивской площади, —
Бруклинской мостовой.
Слава за нами тянется
Памятного греха:
Мы мировые пьяницы
И мастера стиха.
Родины горькой отпрыски,
Бывшей страны народ,
Словно в бессрочном отпуске,
Здесь, «за бугром», живёт.
Сон перед Песахом
Сон тяжёлый мне голову мнёт.
Это ж надо такому присниться!
…В мокрой просеке серая птица
Всё никак не сорвётся в полёт.
Перья встрепаны, ноги в крови,
Переломаны крылья большие.
Далеко до пределов России,
Как от чёрного зла до любви.
Ветер чёрный гуляет в лесу,
И плывет в небе месяц библейский.
Профиль птицы такой иудейский…
Я проснулся в четвёртом часу,
Голубое окно растворил.
Лёгкий бриз Средиземного моря
Долетал из-за ближнего мола
И в рассветные трубы трубил.
Но стоял этот сон в голове,
Как сюжет из шекспировской пьесы.
…Скоро праздник, подумалось, — Песах.
Это видно по яркой траве.
Иудейский верлибр
Я — воздух на конце огня,
Я — камень на конце дождя,
Я — синее на грани красного,
Я — белое на грани чёрного.
Я — корень дерева,
Что тысячи тысяч лет
Питалось сточными водами
Чёрно-багрового мегаполиса,
Дерева тысячи лет
Дышащего удушливым дымом,
Высокого дерева
Весной выстреливающего в небо
Миллионы миллионов
Зеленых моих внучат,
Печально умирающих осенью
И уносимых жёлтыми ветрами
В серую пустыню.
Я — верхний слой живой земли
Под постаментом чёрного памятника тьмы.
Я — трава, ломающая железный асфальт.
Я — ствол пушки,
Нацеленной чугунным ядром
В самое сердце добра.
Я — голубая вода
Для закалки стали будущего меча,
Что снесёт с чёрного памятника
Смрадную голову зла и ненависти.
Я — острие этого меча.
Я — крик
На грани рыдания и песни.
Я — расстояние
От родильного крика
До смертного вздоха.
Вот поэтому
Я — синее на грани красного,
Я — белое на грани чёрного,
Камень на конце дождя,
Воздух на острие огня.