Выбрать главу

Возле синагоги

Возле белой синагоги Дева смуглая стоит, И младенец тихо дремлет На её крутом плече. Возле белой синагоги Я стою — российский жид, И войти я не решаюсь Под ее высокий свод. Мимо — в чёрных лапсердаках, В шляпах чёрных и в пенсне. Вот проходит сын Хабада, Смотрит странно на меня. Мимо — в чёрных лапсердаках… А душа моя — во сне. Не решаюсь, не решаюсь Я переступить порог. Я молюсь звезде заката, Первой вспыхнувшей звезде. И мои воспоминанья Никому не увидать. Я молюсь звезде заката Одинаковой везде — То ли в Иерусалиме, То ли в Ялте, на горе. Есть о чём мне помолиться. Что у Бога попросить. Сколько смуты накопилось За прошедшие года. Подойти к свече вечерней И поклоны долго бить. …Только я Его не вижу, И не видит Он меня.

Кадиш[5]

В зените солнце так палило, Как палит здесь во все века. Мы стали на краю могилы — У кромки рыжего песка. Вот здесь тебе досталось выпить Последний приторный стакан, Где Иордан впадает в Припять. А, может, Припять — в Иордан. Нет места для зелёной злобы. Есть только горечь и печаль. Как далеко достал Чернобыль! В какую докатился даль! Кадиш короткий кончен чинно, Холодный камешек в руке. А иудейская долина На русском плачет языке.

Мой иврит

Вы только превратно меня не поймите — Не врун я, не лжец, не нахал — Я с нежного детства болтал на иврите, Но сам я себя не слыхал. В зелёные годы и в спелые годы Лежал я в развалинах школ Отрезанной веткой большого народа, Зарытой в российский подзол. А соки ее пробивались так редко Сквозь стыд, и сквозь страх, и сквозь грех. И что я сегодня — Та самая ветка, А, может зелёный побег? Так кто я сегодня, Так кто я, скажите? Я стар и настолько же мал. …Я с детства еще говорил на иврите, Но только об этом не знал.

Привыкаю

Я так привык быть несчастливым, Тянуть суровой жизни нить, Что нынче как-то некрасиво Мне жаловаться или ныть. Ведь, слава Богу, жив я вроде, И слава Богу, вроде сыт. И в окружающей природе Ничто мне вроде не грозит. И море тёплое игриво, И свет горит в моём дому. Я привыкаю быть счастливым — Привыкнуть можно ко всему.

* * *

Мы с внуком в шахматы сыграем, Потом из лука постреляем, Затем еще чего начнём — К примеру — бицепсы качнём. Мой внучек Филька, Нет причины Бездействовать — Ведь мы — мужчины. Давай, не кисни и не ной! Вперед! И повторяй за мной! Наверно, Богу так угодно, Что б ты был сильным и свободным. Осваивай борьбу и бег, Другого века человек. Берись за кисть и за смычок, Мой внук, мой птенчик, мой бычок! Но только чтобы не война… Твоя вина — моя вина. Народы, расы — всё враньё! Земля — Отечество твоё! Стихи пиши, долби гранит — Трудолюбивых Бог хранит. Он слушает меня пока, Но всё же морщится слегка, И мне даёт такой ответ: — Не доставай! Сам знаю, дед…

* * *

Стала речь моя исповедальной — Здесь, где я поднялся и упал, Где, не только территориально, Ближе к Богу я сегодня стал. Восемь лет хожу по новой тверди, Восемь лет тропу к Нему ищу. Но за мною следом бродят черти, Хлопают, кривляясь, по плечу. Боже мой, я знаю не по слухам (Потому как это сам прошёл), Что крутая русская сивуха Делает с еврейскою душой. Но моя душа не виновата, Столько лет блуждавшая в лесу. Ангелы мои — мои внучата, Только лишь они меня спасут. Иерусалим — моя столица. Здесь и оплачу свои долги. Господи! Евреем дал родиться — Умереть евреем помоги.

Молитва

…еврей — это святое существо.

Л. Толстой, 1891 год Всемилостивый Бог, Я — русский иудей — Молюсь не за себя, А за своих детей. Пока я в мир иной Неспешно ухожу, На внуков и детей Всё пристальней гляжу. Молитвою моей Пусть будет русский стих — О том, что никогда Ты не оставишь их. На Волге, на Днепре, На Иордан-реке — Прости, что я молюсь На русском языке.