Возле белой синагоги
Дева смуглая стоит,
И младенец тихо дремлет
На её крутом плече.
Возле белой синагоги
Я стою — российский жид,
И войти я не решаюсь
Под ее высокий свод.
Мимо — в чёрных лапсердаках,
В шляпах чёрных и в пенсне.
Вот проходит сын Хабада,
Смотрит странно на меня.
Мимо — в чёрных лапсердаках…
А душа моя — во сне.
Не решаюсь, не решаюсь
Я переступить порог.
Я молюсь звезде заката,
Первой вспыхнувшей звезде.
И мои воспоминанья
Никому не увидать.
Я молюсь звезде заката
Одинаковой везде —
То ли в Иерусалиме,
То ли в Ялте, на горе.
Есть о чём мне помолиться.
Что у Бога попросить.
Сколько смуты накопилось
За прошедшие года.
Подойти к свече вечерней
И поклоны долго бить.
…Только я Его не вижу,
И не видит Он меня.
В зените солнце так палило,
Как палит здесь во все века.
Мы стали на краю могилы —
У кромки рыжего песка.
Вот здесь тебе досталось выпить
Последний приторный стакан,
Где Иордан впадает в Припять.
А, может, Припять — в Иордан.
Нет места для зелёной злобы.
Есть только горечь и печаль.
Как далеко достал Чернобыль!
В какую докатился даль!
Кадиш короткий кончен чинно,
Холодный камешек в руке.
А иудейская долина
На русском плачет языке.
Вы только превратно меня не поймите —
Не врун я, не лжец, не нахал —
Я с нежного детства болтал на иврите,
Но сам я себя не слыхал.
В зелёные годы и в спелые годы
Лежал я в развалинах школ
Отрезанной веткой большого народа,
Зарытой в российский подзол.
А соки ее пробивались так редко
Сквозь стыд, и сквозь страх, и сквозь грех.
И что я сегодня —
Та самая ветка,
А, может зелёный побег?
Так кто я сегодня,
Так кто я, скажите?
Я стар и настолько же мал.
…Я с детства еще говорил на иврите,
Но только об этом не знал.
Я так привык быть несчастливым,
Тянуть суровой жизни нить,
Что нынче как-то некрасиво
Мне жаловаться или ныть.
Ведь, слава Богу, жив я вроде,
И слава Богу, вроде сыт.
И в окружающей природе
Ничто мне вроде не грозит.
И море тёплое игриво,
И свет горит в моём дому.
Я привыкаю быть счастливым —
Привыкнуть можно ко всему.
Мы с внуком в шахматы сыграем,
Потом из лука постреляем,
Затем еще чего начнём —
К примеру — бицепсы качнём.
Мой внучек Филька,
Нет причины
Бездействовать —
Ведь мы — мужчины.
Давай, не кисни и не ной!
Вперед! И повторяй за мной!
Наверно, Богу так угодно,
Что б ты был сильным и свободным.
Осваивай борьбу и бег,
Другого века человек.
Берись за кисть и за смычок,
Мой внук, мой птенчик, мой бычок!
Но только чтобы не война…
Твоя вина — моя вина.
Народы, расы — всё враньё!
Земля — Отечество твоё!
Стихи пиши, долби гранит —
Трудолюбивых Бог хранит.
Он слушает меня пока,
Но всё же морщится слегка,
И мне даёт такой ответ:
— Не доставай! Сам знаю, дед…
Стала речь моя исповедальной —
Здесь, где я поднялся и упал,
Где, не только территориально,
Ближе к Богу я сегодня стал.
Восемь лет хожу по новой тверди,
Восемь лет тропу к Нему ищу.
Но за мною следом бродят черти,
Хлопают, кривляясь, по плечу.
Боже мой, я знаю не по слухам
(Потому как это сам прошёл),
Что крутая русская сивуха
Делает с еврейскою душой.
Но моя душа не виновата,
Столько лет блуждавшая в лесу.
Ангелы мои — мои внучата,
Только лишь они меня спасут.
Иерусалим — моя столица.
Здесь и оплачу свои долги.
Господи! Евреем дал родиться —
Умереть евреем помоги.
…еврей — это святое существо.
Л. Толстой, 1891 год
Всемилостивый Бог,
Я — русский иудей —
Молюсь не за себя,
А за своих детей.
Пока я в мир иной
Неспешно ухожу,
На внуков и детей
Всё пристальней гляжу.
Молитвою моей
Пусть будет русский стих —
О том, что никогда
Ты не оставишь их.
На Волге, на Днепре,
На Иордан-реке —
Прости, что я молюсь
На русском языке.