Выбрать главу

Путешествие начинается с усталости: «Всякий путешественник знает этот расклад: эту смесь усталости и тревоги. Когда разглядываешь циферблаты и расписания, когда изучаешь венозный мрамор под ногами, вдыхая карболку и тусклый запах, источаемый в холодную зимнюю ночь чугунным локомотивом» («Набережная неисцелимых»)[12].

Чувство невозможности вернуться в Ленинград/Петербург было для Бродского глубоко личным, но имело, по-видимому, общекультурные предпосылки и последствия: время в его творчестве предстает как безусловно однонаправленное движение, воплощающее одновременно постепенное разрушение и абсолютный ритм, поглощающий любые события («…лишь вершины во тьме непрерывно шумят, словно маятник сна», из стихотворения «Ты проскачешь во мраке по бескрайним холодным холмам…» (1962); «…И колокол глухо бьет / в помещении Ллойда», из поэмы «Новый Жюль Верн» (1976)). Римский бог изменений Вертумн может быть только умершим и оплаканным («Вертумн», 1990). Скорее всего, Бродский согласился бы с Зигмундом Фрейдом: «просвечивающее», накапливающее все слои существование города не имеет ничего общего с человеческой душой, сохраняющей все или почти все – и многое прячущей от самой себя.

Этой глубоко продуманной эстетике Бараш противопоставляет иную. В его стихотворениях нет столь уж четкой границы между Европой и Азией, говорящий (его и поэтом-то назвать трудно) не вполне отделен от туристов, «понаехавших» со всего мира:

Банально, как любойразделенный, общий опыт:самые популярные объекты внимания —наиболее достойны посещения.

Время в стихотворениях Бараша – это не распад, а постоянное возобновление, вопреки всему. Одно из самых трогательных стихотворений в этой книге – это рассказ о том, как ставшие взрослыми дочь и сын будут приходить на могилу героя. Как ни странно, одна из предпосылок такого мировосприятия для Бараша могла стать жизнь в Израиле, где каждый момент могут произойти теракт или начаться боевые столкновения: «…пока / из-под шкуры политики не вылез череп истории / и очередная война не подвела черту под прежней жизнью, / давай собирать камни и шишки, бегать наперегонки до ближайшей мусорной урны, / карабкаться по камням на верхнюю детскую площадку…»

Получившуюся в результате поэтику можно было бы назвать децентрированной. Герой здесь, несмотря на стремление философски обобщать каждое свое значительное переживание, не солидаризируется с единственно правильной культурой, как это происходит у Бродского. Это не имперская и не ориенталистская поэзия. Произведения Бараша – бесконечная серия встреч, дающих надежду: каждый может «мутировать в то, / что больше тебя», и память о Малаховке и московском детстве при этом сохранится – но изменится.

Илья Кукулин

Перспективы

(стихотворения 2010–2016)

Автоэтнография

Замоскворечье

Ампир периода расцвета империина пепелище 1812 года. Доходные домарубежа прошлого и позапрошлого веков.Конструктивизм для бедных позднесоветской империи.Эклектизм для богатых на месте всего остального.В одном из бывших доходных домов – мойархеологический слой, будто на срезе холма:пятый и шестой этажи, достроенныепленными немцами после войны.Над ними еще два этажапосле нас.На шестом этажеугловой балкон, как кусок византийской мозаикинад обрывом в Средиземном море – часть пазла,из которого складывается память.Полвека назадв комнатке за этим балконом мне снилсяповторяющийся сон, что я падаю вниз.И вот я внизу.Рефлексирующий прохожий, полжизни живущийв другой стране. И в то же время там же, покакто-то из нас – я или это место – не умрет.«Пионерский садик» – сквер, где другие «я»летят в дальние миры своего будущего в капсулахдетских колясок, лежа на спине, руки по швам, глядяв небо сквозь ветви тех же деревьев.Стены домоввокруг сквера, облака, серый воздух —это пространство столь же априорно, каксводы своего черепа, и листва на дорожке —как сброшенная кожараннего детства.

Рим

Мимо Арки Тита тянется толпа пленниковимперского мифа, как мимо мумии Ленина,когда нас принимали в пионеры. Тамбыла инициация лояльности империи, тут —инициация принадлежности этой культуре.В первый раз я оказался здесьчетверть века назад, в прошлом столетии,в потоке беглых рабов из Советского Союза.С тех пор времена изменились, а Рим нет —живучая мумия бывшего господина Вселенной.
вернуться

12

Бродский И.А. Набережная неисцелимых / Пер. с англ. Г. Дашевского // Бродский И.А. Соч.: В 7 т. Т. 5. СПб.: Пушкинский фонд, 2001.