На балконах развевается белье иразвешаны национальные флаги. Всеверно: белье – символ семьи, родина —вариант семьи: те же любовь-ненависть,общее – враг личного…
Семейные трусы и Звезда Давидаразвеваются под ветром междукрасной землей и солнцем, смущаяпрямой телесностью, раздражаяэксгибиционизмом, присущим любойсимволике, задевая и восхищаясамодостаточностью.
Прогулка с собакой
Бобу
Несколько пролетов высоких каменных ступенекколониального дома. В арке высокого окнана лестничной площадке – сосны,черепичные крыши и солнечные бойлеры,нынешняя замена печных труб.
Его хвост бьется о руку, держащую поводок.Удивительное ощущение дружественностиэтого хвоста, даже в такой нейтральной ситуации.
Он выскакивает во двор, как с трамплина в воду,и яростно гребет к ближайшим кустам.Столько запахов мне не дано пережить никогда.По каменным плитам между домоми деревьями у стены с диким виноградомразбегаются черные котята. Он смотрит на нихс опасливым любопытством, то ли пацифистпо характеру, то ли в его породу, бордер-колли,заложена лишь одна жизненная функция:пасти коров и овец, а не охотиться на соседей.
Он родился на лошадиной ферме на краю Иерусалима.Его семья перманентно лежит там по периметруплощадки для обучения выездке и в редком случаенеобходимости – сомнабулическая попытка овцыотлучиться за сладкой травинкой илиприближение к ферме шакалов из долины —поднимает морды и лает: архаическая, нокомбинированная система охраны:камеры слежения плюс сирены предостережения.
Он был самый тихий в своем помете. Он и сейчасочень тихий, беззвучный. Никогда не лает. Этоказалось странным: может быть, мы в его детствеслишком жестко пресекали шум – и подавилиестественный собачий способ самовыражения?Но однажды, когда привязался агрессивный прохожий,он ясно пролаял свое мнение, прогнав нарушителяграниц приватности – и рассеяв сомненияв способности озвучивать свои ощущения —если в этом есть практическая необходимость…
Он держит меня за поводок, как дети в свое времяза палец. Мы проходим мимо ограды виллыс сиреневыми ставнями, где сбоку, в глубине сада —наша съемная квартира под крышей. Слева от балконаэвкалипт, справа иерусалимская сосна. Эвкалиптлюбит стая одичавших южноамериканских попугаев,гоняющихся каждый вечер за уходящим солнцем,словно подростки за обидчиком у дверей бара.На сосну прилетает удод и проверяет, есть ли ктодома. В целом квартал, построенный в 30-е годыпрошлого века, напоминает Малаховку того жевремени – то есть, собственно, то время.Его дух держится в этих домах и садах, будтов пустой бутылке из-под хорошего алкоголя.
Теннисный клуб. Религиозная школа.Международное христианское посольство.Поворот.Кто он мне, это трогательноесущество на поводке? Член семьи? Да. Еще одинребенок? Нет. Видимо, это больше всего похожена раба в старые времена. Живая деталь интерьера.Рабы могут быть любимыми, своими, домашними.Но есть дистанция неравенства, иерархия чувств,разная любовь. И любовь к своей собаке вполнепретендент на участие в первой пятерке: послелюбви к близким, любви к своему делу…Правда, Боб?
Из цикла «Эпиграммы»
В сумерках, между зрелостью и старостью,красное вино на белом столе, в садуу очередной подруги, он подводит итоги:итоги подвели его. Что же пошло не так?Он был честолюбив и талантлив, однодополняло другое. Где изъян? Он не можетпонять, и не может понять, он ли не можетпонять или это вообще невозможно.
Морщится от недоумения, жесткого,как внезапная боль. Рисунок морщинповторяет эту гримасу, котораяповторяется многие годы.При новом приступе картинаразрушения непониманиемочищается и проявляется, словнона слепой стене в глухом переулкеграффити после дождя.
Прогулка по достопримечательностям
Счастье непознаваемости.Восторг недоумения.Тоска от красоты природы.Переполненность пустотой.Клаустрофобия от открытости пространства.Оргазм отчаяния, не связанного свнешними обстоятельствами.
Хороший уик-эндв красивом месте с любимыми людьми.
Зимние тезисы