Нижеподписавшийся направляет вам сие послание из своей винной лавки, имея некоторые виды на… ouro verde do Brasil,[147] предварительно скупив на рынке весь цикорий.
После нашего с вами разговора я подключился к делу. Строго, как часы, я следовал всем вашим указаниям, твердо зная, что вы меня не выдадите. В тот раз, когда вы прижали меня к стене, я подробно описал вам во всех деталях свое участие в том печальном происшествии. Теперь я переношу свой рассказ на бумагу, чтобы не возникло и тени сомнения в истинности моих слов.
Как вы уловили с ходу, речь идет об истории с иноземцем, убитым в беседке, которому я всадил пулю между затылком и плешью.
Акт первый. Занавес поднимается, открывая взгляду зрителей обшарпанную, убогую библиотеку. Вся моя в ней работа заключалась в приемке и оприходовании новых книг. С ударом гонга появляется человек по имени Ле Фаню, который с помощью лжи и клеветы добивается того, что в Министерстве ко мне проникаются враждебностью. И какова жалкая награда, полученная незнакомцем за подлость? Я могу сказать всем, кто хочет услышать, сказать прямо и открыто: меня вышвырнули с работы, как последний кусок дерьма.
Вам известно: для того, чтобы не забыть об оскорблении, мне не требуются мнемонические навыки.[148] Если нужно догнать обидчика, я могу бегать быстрее самого Нурми – и притом в надетом пальто. И даже если вы не захотите понять меня, я могу поклясться всеми деньгами Сан-Хуана, что не появлюсь в Перосио, пока не сведу счеты с Ле Фаню. Когда меня увольняли, я чуть было не поинтересовался у него, нравится ли ему Чиппендейл.
Но ваш покорный слуга не дает волю нервам. Он выжидает, спокойный, как судья на скачках. За это время я чуть было в землю не врос, и тут судьба подкинула мне счастливый билет в виде пузатенького еврея, прибывшего из Гамбурга вместе с отосланной по рекламации партией гуано. Мне не пришлось прибегать к нажиму, чтобы этот Моисей повел себя со мной крайне вежливо и порадовал меня информацией о том, что Ле Фаню, который уже назначил епископу время для проведения обряда обручения с Пампочкой, в годы своей разгульной молодости уже зарегистрировал брак в Берлине: он был женат на его, Фингерманна, старшей сестре, глухой еврейке, которая таким образом стала Эммой Фингерманн де Ле Фаню. Я же, в виде платы за доверие, заронил в его голову одну мысль: пошантажировать двоеженца – бескорыстное с моей стороны предложение – и не без удовольствия предвкушал, как еврейчик вытрясет из него кое-какие деньжата.
От моральной победы, которая ждала меня благодаря махинациям еврея, я вскоре смог перейти к делу. Ле Фаню, которого не так-то просто обвести вокруг пальца, обнаружил, что Фингерманн, исполнявший обязанности казначея А. А. А., совершил небольшую растрату в свою пользу.
Не подумайте, что эта новость вызвала у меня сердцебиение: я поспешил поддакнуть этому morituri te salutant[149] и заверил, глядя ему прямо в похожую на задницу рожу, что отношу весь скачок прогресса нашего века на счет казначеев и бухгалтеров. При первой же возможности я сыграл в одно касание, воспользовавшись удобным случаем, и переехал в Акассусо: удобное место для житья, где уже обосновался тот бесстыжий еврей. Я расписал ему все в таких красках, что он мог только изумляться. Сначала я исподволь внедрил в его башку мысль о том, что ничего не знаю о его финансовых махинациях, – все по старому сценарию. В следующем действии пьесы я поведал ему о том, что все знаю и понимаю, что молчание – золото и что единственный способ заставить меня замолчать – это стать ipso facto[150] моей движимой собственностью, с которой я, как владелец, буду ежемесячно получать некую сумму. Пархатому не оставалось ничего другого, как согласиться, и он стал перечислять мне месяц за месяцем ту самую сумму, которую требовал от шантажируемого двоеженца. Таким образом, алчный жадюга обзавелся похвальной привычкой по тридцатым (или же по тридцать первым) числам выплачивать мне некую сумму, чтобы я не растрезвонил Ле Фаню о его растратах (о коих сам Ле Фаню мне и поведал).
Но, увы, долго так кататься, подобно сыру в масле, мне не пришлось. Ле Фаню, который был мастером совать свой нос куда звали и куда не звали, уловил невесть откуда взявшийся вздорный слух и обвинил меня в том, что я шантажирую несчастного еврея. Желая отвязаться от его приставаний, я согласился выплачивать ему налог на шантаж, что привело композицию в равновесие: образовался замкнутый круг, в котором Ле Фаню платил еврею, еврей – нижеподписавшемуся, а нижеподписавшийся передавал эту же сумму Ле Фаню.
Как всегда и бывает, еврейский фактор вскоре нарушил это достаточно неустойчивое равновесие. Жадный Фингерманн решил увеличить ренту, которую вытягивал из Ле Фаню. Чтобы никто не мог сказать, что мы, местные, чем-то хуже, я тоже был вынужден поднять тариф… В общем, весьма скоро эта спираль разорвала наш отлаженно действовавший круговорот оплат.
Я решил, что пришло время исполнить мою давнишнюю мечту – отправить Ле Фаню на тот свет. Прочитав в парикмахерской историю об убийстве в беседке, я подумал о ротонде Лоло и, покумекав над композицией, понял, что могу проще простого прикончить Ле Фаню там. Но в те дни Лоло была увлечена не им, а евреем Фингерманном. Правда, из этого препятствия, которое надолго остановило бы человека, менее настойчивого и изворотливого, чем я, мне удалось извлечь пользу. Я придумал гениальный план: надоумить Тонио (пересказав историю с беседкой и шпагой) на отчаянный шаг – убить Бубе, который стоял был для него костью поперек горла, не давая сделать большой рывок вверх по социальной лестнице путем женитьбы на Пампе. Преступник с ходу заглотил наживку. Ле Фаню продумал и организовал pro domo sua[151]целую систему своего алиби, которым я, когда пришло время, воспользовался себе во благо. Он назначил своим прихвостням встречу в кино; затем – анонимно – отправил каждого из них на все четыре стороны, прекрасно понимая, что они попадут в такие переделки, что предпочтут подтвердить его алиби, лишь бы самим не попасть под какое-либо подозрение. В большой степени все прошло как по маслу – как и было задумано. Тонио клюнул на наживку – ликвидировать несчастного еврея при помощи шпаги в трости, подготовив alio spiedo,[152] таким образом, corpus delicti;[153] но провидению было угодно, чтобы он не запятнал себя убийством, и я из-за дерева влепил ему пулю в лоб из револьвера 45-го калибра. Что же до книги с историей об убийстве в беседке, которую Ле Фаню через Фрогмана должен был передать предполагаемой жертве, я позволю себе не сойтись с вами во мнении: он послал ее вовсе не из чувства собственного превосходства или безнаказанности, вовсе не для того, чтобы она оказалась у следователя под носом и тот обратил на нее внимание. Нет, я предлагаю увидеть эту деталь в другом ракурсе: это была своего рода хитрая мера предосторожности со стороны раба своих страстей. Посудите сами: ну кто бы мог подумать, что преступник подкинет полиции ключ к разгадке и притом воспользуется помощью человекообразного скунса?
Надеюсь, вы не станете отрицать, что это „мокрое дело" получилось несколько выпадающим из общего ряда? Согласитесь, не так часто удается организовать все таким образом, чтобы и подготовка к преступлению, и обеспечение алиби, и само убийство – в общем, все, было произведено за счет самой жертвы».
Пухато – Ла-Калифорния – Кекен – Пухато
1943–1945
148
Мнемоника – совокупность правил и приемов, облегчающих запоминание нужных сведений при помощи создания искусственных ассоциаций.
149
Здесь: идущему на смерть