Ночью с семнадцатого на восемнадцатое декабря 1664 года, в то время как ростовский митрополит Иона служил раннюю обедню в качестве недавно назначенного на патриарший престол, совершенно неожиданно появился Никон с многочисленною свитою в указанной церкви и занял патриарший трон. «Он вскочил на трон, как собака», – говорит одна из его биографий, составленная раскольником. Властный голос, которого давно уже не было слышно, прервал чтение псалтыря, требуя заменить его молитвою «Тебе Бога хвалим» и другими подобающими песнопениями. Взяв крест Петра Целителя, Никон обошел храм, совершая обычное поклонение иконам и мощам, а потом согласно ритуалу предложил присутствующим принять его благословение. Никто не протестовал, и сам Иона склонился под протянутою рукою великого «воскресшего».
Но Алексей не являлся. Не теряя еще своего обладания, Никон приказал предупредить государя. Последний слушал заутреню в церкви Св. Евдокии и, по сообщению разных очевидцев, в Кремле, где помещается эта церковь, как и Успенский собор, волнение было так сильно, что можно было подумать о нашествии татар на Москву.
Что же произошло на самом деле? Не боролся ли царь, как и шесть лет назад, между тайными симпатиями и противоположными наветами бояр? Кремль не выдал этой тайны. Трудно между тем допустить, чтобы Зюзин явился орудием простой мистификации, в которой, не имея видов на удачу, он рисковал бы своею головою. Мы точно знаем, что даже был созван поспешно совет из светских и духовных чинов и что на нем восторжествовало мнение Паисия Лигарида, смысл которого для нас совершенно ясен. Возможно также предположить, что оно даже было противоположно августейшей воле, которая и на этот раз не могла настоять на своем.
Во всяком случае, как и прежде, вместо столь ожидаемого «особого друга» к Никону опять появился его непримиримый враг, князь Никита Одоевский, с новым приказом о немедленном отъезде.
Бывший патриарх отчаянно боролся против этого крушения своих надежд. Он начал возражать, говоря, что вернулся, желая положить конец разрушительной войне, в которую был вовлечен царь, лишенный его советов; потом, прибегнув довольно глупо к той же уловке, которая удалась ему в Новгороде, он заявил, будто бы его поведение было вызвано чудесным видением. Он хотел сообщить о нем государю и требовал ответа на посланное им письмо. Это послание отправили по назначению, но ответ на него был таков, как он и мог предвидеть, т. е. простым повторением прежде отданного приказа. Бывший патриарх должен был повиноваться.
С посохом Петра Целителя в руках Никон направился к дверям церкви. Бояре его остановили. – Оставь посох! – Возьмите его у меня силою, если посмеете. – И он вышел.
Солнце еще не всходило. Комета, о которой упоминает Гевелий в своем «Prodromus» 1690 года [знаменитый звездный атлас «Уранография», основанный на каталоге Яна Гевелия], блистала на небе. Садясь в сани, бывший патриарх сделал жест, будто отряхнул прах со своих ног. – Мы выметем эту пыль, – сказал стрелецкий полковник отряда, сопровождающего бывшего патриарха. – Бог скорее выметет вас этой метлою, – сказал Никон, указывая на комету.
На дороге к нему подъехали два посланца от государя, князь Долгорукий и сам Артамон Матвеев, выполняя на этот раз поручение, поразившее его: Алексей просил благословения у того, с кем поступил так грубо, просил у него прощения. Зюзин мог несколько усилить смысл тайных бесед и, вероятно, рассчитывал внезапным ударом победить нерешительность царя.
Но, без сомнения, он не выдумал всего. Другие знатные бояре последовали, однако, за первыми по дороге к Новому Иерусалиму и, проговорив с ними с пяти часов утра до одиннадцати вечера, Никон пытался довольно жалким путем спасти хоть что-либо от гибели: он соглашался условно на благословение, отдал требуемый посох и выдал даже несчастного Зюзина, предъявив его корреспонденцию. Взамен, теперь лучше осведомленный о том, чего ему можно было ожидать от Вселенского собора, Никон просил, чтобы его не созывали. Соглашаясь на окончательное назначение ему преемника, он просил, чтобы обращались с ним как с равным, а не как с подчиненным, требовал назначения ему соответствующей пенсии и свободы наездов в Москву для паломничества и свиданий с царем.