Иосаф только что был назначен, новый глава Ферапонтова не волновался этим назначением, считая нового главу церкви лишь ложным патриархом, как и александрийского с антиохийским, сыгравших с ним комедию суда и которых он мог бы купить за три тысячи рублей! Царь сознал свою ошибку, и все должно было скоро устроиться.
Между тем проходили дни и месяцы, и ничто не возвещало о подобном событии. Наумов начал беспокоиться. Очевидно, государь имел самое большое желание исправить сделанное им зло, но прием, встретивший его попытки к сближению, не был из ободряющих. Лучше было бы выказать побольше мягкости. Никон последовал этому совету и в сентябре отправил Алексею новое послание. Подписавшись на этот раз «смиренный инок Никон», он посылал свое благословение и прощение, прибавив однако, что делает это только в надежде предстать скоро пред «ясные очи царя», после чего он в состоянии будет дать ему настоящее отпущение с помощью наложения рук, как того требуют Евангелие и апостолы.
Результат все же был не тот, какого он ожидал: последовало приказание вынуть железные прутья из окон бывшего патриарха, послать ему разные яства, вкусных рыб и хорошие вина, пожаловать тысячу рублей, но ничего более. Никаких признаков, указывавших на то, что Алексей по пути улучшения взаимных отношений намеревался пойти дальше этих любезностей. Получив благословение и прощение, он платил за них по установленному тарифу и, успокоенный, хотел удовлетвориться этим.
Патриарх Иосаф II – преемник Никона на Патриаршем престоле
Никон со своим обычным упрямством и совершенным отсутствием прозорливости, придя в раздражение, написал еще раз, без всякого стыда крича о своей бедности. Как когда-то в Новом Иерусалиме он жаловался, что был доведен до такой нищеты, что сам должен был собирать валежник для печей, и наконец не нашел ничего лучшего, как выдумать новый заговор, который на этот раз уже угрожал жизни царя и в котором, приписывая себе заслуги этого открытия, Никон старался обвинить самых лютых своих врагов.
Это значило играть в крайне опасную игру, так как донос влек за собою неизбежный сыск, последствия которого могли оказаться крайне гибельными для самого доносчика. Он доказал прежде всего со всей очевидностью, что Никон совсем не рисковал умереть от голода в Ферапонтове, так как садки, служившие для его кухни, изобиловали огромными стерлядями, и он мог пользоваться избранными блюдами в серебряной посуде с вензелем «патриарха милостью Божией», каковым не был Иосаф. Такая надпись повторялась на многих крестах, поставленных им в окрестностях монастыря.
Более того, следователи открыли след крайне подозрительных сношений, недавно завязанных между изгнанником и донскими казаками, поднявшимися в это время под начальством Стеньки Разина. На Никона собирался даже донести по этому поводу один монах, который, однако, в момент отъезда своего в Москву, выпив лишнее, бросился в чан с кипящею водою.
Бывший патриарх еще боролся, осужденный, в результате таких разоблачений, на более строгое заключение: он постепенно переходил от гордого высокомерия к униженным просьбам и только в 1671 году, попытавшись в последний раз запугать Алексея рассказом о чудесных видениях, которых он милостиво удостоился, отправил в Москву акт о своей покорности и окончательном отступлении от всего. Тем не менее он не сумел обойтись без того, чтобы не примешать к этому некоторую экстравагантность и массу лжи. Желая оправдать во что бы то ни стало свое поведение, он утверждал, что желал сначала ожесточить сердце Алексея, чтобы принудить его снять с него слишком большую тяжесть, потом, чтобы посодействовать ему забыть своего старого друга. Желая разжалобить царя, он сказался больным, почти умирающим и все еще настолько бедным, что не в состоянии был оставить свою келью, не имея чем прикрыть свою наготу.
Но в конце концов он сознавался в своих ошибках и в свою очередь просил прощения. И Алексей был тронут. Он не говорил о возвращении изгнанника; обходя молчанием его очевидно нелепые объяснения, он запрашивал его по поводу планировавшейся встречи со Стенькой Разиным, но эти слова уже были обращены к «святому и великому отцу», получавшему в то же время великолепные подарки, причем царь сопровождал все эти милости личными оправданиями: он не принимал участия в осуждении Никона; за него ответственны одни лишь восточные патриархи и Собор.
Благодаря этому «святой и великий отец» надеялся, по крайней мере, добиться перевода в Воскресенский монастырь. Он и тут жестоко ошибся, но зато его положение в Ферапонтове значительно улучшилось. Более чем когда-либо, он стал там разыгрывать роль хозяина, причем вскоре стал простирать свои притязания и на соседний монастырь Св. Кирилла и принялся там за такое бессовестное вымогательство, что местные монахи писали ферапонтовским: «Ваш батько нас прямо съедает!» Никон не боялся даже надоедать государю своими постоянными требованиями и жалобами, отмечая, например, что при посылке яств, предназначенных для него, он не находил винограду или вишен в достаточном количестве.