Говоря о прусско-литовской идеологии этой поры, нельзя же отметить ее значительное сходство со славяно-русским язычеством. Это сходство касается не только пантеона божеств, но и обрядов, в частности, погребальных. Достаточно сопоставить, в этом отношении сообщение Вульфстана (IX в.), Христбургский договор и хронику Петра Дюсбурга с тем, что писал Ибн-Фадлан (X в.) о древних руссах. Сходство обычаев руссов и пруссов уже привлекло к себе внимание исследователей. Известный востоковед В. Ф. Минорский искал его объяснения на путях аварских влияний[507].
Вполне убедительный ответ на этот вопрос пока еще дать нельзя. В частности, трудно допустить столь сильное проникновение аварских влияний в Прибалтику через галиндские и надровские пущи. Думается, что если более оптимистично оценить возможность экономических и политических отношений славяно-русских княжений дофеодальной поры с их соседями, если вспомнить сношения славяно-руссов с пруссами[508] по «Скифскому» (Балтийскому)[509] морю, а также генетические связи и общение кривичей с литовцами, то отмеченное выше сходство не будет казаться столь поразительным.
В других статьях договора, также говорящих о христианизации, достойны особого внимания два момента, а именно: уходящие в прошлое яркие пережитки патриархально-общинных отношений и признаки растущей власти прусского нобилитета. Остатки патриархально-общинной старины видны в следующих статьях.
4) О многоженстве (II, ст. 4) говорится, что пруссы «не будут в Дальнейшем иметь двух жен или более», а будут довольствоваться одной, вступая с ней в законный брак (как это предусмотрено договором — I, ст. 7). Многоженство — несомненный пережиток патриархально-общинных отношений.
5) О покупном браке. Еще более выразительна в этом отношении статья (II, ст. 5), говорящая об отказе пруссов от обычая продавать своих и покупать чужих дочерей в жены: «никто из них в дальнейшем не будет продавать своей дочери кому-либо, [желающему] соединиться с ней браком», и «никто не будет покупать жены ни сыну своему, ни себе». Примечательно пояснение к этой статье, проливающее свет на состояние прусской семьи: «Когда отец покупал какую-нибудь женщину на общие деньги себе и своему сыну, до тех пор они сохраняли [обычай, разрешавший], чтобы после смерти отца его жена переходила к сыну, как и всякая другая наследственная вещь, купленная на общие деньги». Перед нами патриархальная домашняя община, значительно более прочная, чем та, что отражена в Помезанской Правде[510], но уже охваченная денежными отношениями, которые затронули движимую и недвижимую собственность. Едва ли это сообщение договора следует понимать буквально. Видимо, и у пруссов, подобно саксам[511], наличествовали в отношении матери различные формы покровительства сына либо брата ее первого мужа (на что есть намек и в Помезанской Правде) и т. п.
Прусских представителей чрезвычайно интересовало экономическое содержание договора. Видимо потому, внедряя церковный брак, рыцари вновь отметили его значение для права наследования, заставив пруссов подтвердить, что они «не будут признавать в качестве законных наследников обоего пола и не допустят до участия в выше названном наследстве никого, кроме как только тех, которые рождены от законного брака, [заключенного] согласно установлениям римской церкви».
6) О правах отца. Одним из пережитков дофеодальной старины было право отца отвергнуть и даже убить своих детей. Пруссы отказались (II, ст. 6) от этого обычая, заявив, что «никто из них но какой бы то ни было причине в дальнейшем не отвергнет и не убьет своего сына или дочь, сам или через постороннее лицо, открыто или тайно, и не будет сочувствовать и позволять, чтобы делалось [кем-либо] другим что-либо подобное каким-либо образом». Таковы уходящие в прошлое черты патриархально-общинного строя.
Относительно статей 4–6 части II договора литовские историки полагают, что здесь недооценен уровень общественного развития пруссов. Они основательно ссылаются на то, что частная собственность в прусском обществе представлена в договоре значительно более развитой, чем семья; что в оценке брака здесь отразился традиционный взгляд западноевропейских юристов, знавших у себя на родине чаще договорный брак и потому писавших о покупном браке у пруссов. Между тем институт приданого долго жил в соседней феодальной Литве, где взнос родителям жены составлял 30 грошей, тогда как рабыня стоила несколько сот коп грошей; наконец, в среде нобилей источники рисуют моногамную семью[512].
507
См. Scharaf al-Zaman Tahir MarvazI, ed. by V. Minorsky, London, 1942, pp. 35–36, 116–117.
508
Mag. Adam Bremensis. Gesta Hammaburgensis Ecclesiae pontificum, pp. 244–245, cp. p. 75.
509
Helmoldi presbyteri Bozoviensis. Chronicon Slavorum, t. I,1, p. 5; см. T. Lewick u, str. 58.