И, кажется, Майкл знал почему.
Кэш и О’Дрисколл обвинялись в том, что вместе выследили и убили двух братьев в юго-восточной части Лондона. Близнецов Голлоуэев, взрослых, за тридцать, и сильных оттого, что зарабатывали на жизнь физическим трудом, сложно было представить жертвами. Однако теперь они мертвы. Убиты, по версии обвинения, за то, что совершили тяжкое преступление — неуважительно обошлись с дядей Даррена О’Дрисколла на стройке в Сити.
Мотив убийства не вызывал удивления. Майкл видел, как людей убивали и за меньшее. Но то, как их прикончили… Это уже совсем другое дело.
Лондон был жестоким городом, и Майклу довелось участвовать в изрядном числе уголовных дел, произошедших из этой жестокости. Он многое повидал. Но даже его потрясло нападение на близнецов Голлоуэев.
Присяжные никогда не увидят фотографии тел.
«Пусть будут благодарны за это маленькое благодеяние», — подумал Майкл.
Детали убийства потом преследовали бы их в кошмарах. Чего стоил один вид Мартина Голлоуэя: у него были отрублены руки, разбиты колени, проломлен череп, а тело настолько избито, что не осталось ни одной целой кости. Еще страшнее выглядели увечья, нанесенные его брату Марку Голлоуэю.
По версии обвинения, именно Марк Голлоуэй был в ответе за «неуважение», проявленное по отношению к дяде О’Дрисколла. Если это правда, то он с лихвой поплатился за свое «преступление». Подвергнутый такому же обращению, что и брат, он удостоился куда большего внимания после смерти. Когда близнецы испустили свой последний вздох, использованные для них мачете сосредоточились на Марке. Его руки, ноги и голова были отсечены, после чего избитое тело со звериной свирепостью изрубили на куски.
Это напоминало средневековую казнь. Которую воображение Майкла отказывалось связывать с нервным необычным юношей, сидящим перед ним.
— Расскажите мне о нем, Саймон. Расскажите о Даррене.
— Что вы хотите знать? — Саймон не поднял глаз, отвечая. Эти слова он пробормотал себе в грудь.
— Все, — ответил Майкл. — Но для начала — считаете ли вы его способным на то, что совершили с Голлоуэями?
— Даррен этого не делал.
Ответ Саймона прозвучал тихо. Почти неразличимо. И настолько коротко, насколько он был на то способен. Таким образом он общался с ними последние полчаса.
— Я не спрашивал, сделал ли он это. Я только спросил, способен ли он это сделать. Бывает ли агрессивным.
Никакого ответа. Саймон не отрывал взгляд от пола, отказываясь смотреть в глаза.
Майкл отодвинулся на стуле и тяжело выдохнул. Поднес руки к голове и запустил пальцы в густые светлые волосы.
Услышав, как царапнул пол отодвигаемый стул, Кэш дернулся. Но не заговорил.
— Посмотрите вокруг, Саймон, — сделал еще одну попытку Майкл, обводя рукой комнату.
Маленький шаткий стол и три пластмассовых стула, на которых едва можно было уместиться. Грязно и душно. Стены, покрытые заламинированными правилами поведения, которые регулировали жизнь заключенного.
— Вот твое будущее, сынок. Если поведешь себя неблагоразумно, застрянешь в похожем помещении лет на двадцать пять. Как минимум. Это не игра, Саймон. Ты либо поможешь нам в этом деле — поможешь нам помочь тебе, — либо просидишь здесь до пятидесяти.
Кэш поднял глаза, проследив за жестом Майкла. Потребовалось несколько секунд, чтобы он осознал услышанное.
— Я этого не делал. — Когда Кэш наконец заговорил, его слова прозвучали слабо. Как у школьника, оспаривающего наказание. — Меня не должно тут быть.
— Мы знаем, Саймон, — вставил Эндрю Росс. В его голосе слышалось больше сочувствия, чем в голосе Майкла. — Потому мы и здесь. Потому здесь мистер Девлин…
— Но мы не справимся без тебя, — перебил Майкл. Ему нужно было, чтобы Кэш понял. — Мы не можем просто все замять. Нам нужно, чтобы ты был с нами откровенен. Если ты дашь нам оружие, мы будем воевать за тебя. Но если утаишь от нас что-то — промолчишь, чтобы защитить Даррена О’Дрисколла, — тогда у нас с самого начала нет надежды победить.
— А если мы проиграем, расплачиваться придется тебе, — подхватил Росс. Он последовал примеру Майкла и перестал говорить сочувствующим голосом. — Мы? Мы пойдем домой. Будем разочарованы, но перейдем к следующему делу. А тебя приговорят к пожизненному. Двадцать пять лет в тюрьме. Может быть, дольше. Уж точно дольше, чем ты живешь на этом свете.
Кэш не ответил. Только сильнее осел на стуле, и стало казаться, что, переварив слова Росса, он сделался еще меньше.
Если Кэш слишком боялся Даррена О’Дрисколла, чтобы помочь себе, — а Майкл не сомневался, что в этом все дело, — то нужно было сделать так, чтобы в первую очередь его беспокоил не страх.