Дальше мы шли не торопясь. Дети занимались важным делом. Митя рвал на части зубами мороженое «Даша», а Даша, словно вампир, впивалась в «Митю» и, ухмыляясь, посматривала на брата. Я пыталась восстановить дыхание. И вот, когда впереди показался мостик через реку, ведущий в парк, мы пошли совсем медленно. Мороженое потихоньку капало сквозь детские ладошки, а со мной происходили странные вещи. Я шла через мостик и вдруг попала неожиданно в то состояние, в котором переходила его уже однажды. Один только единственный раз — туда и один раз — обратно. Голова закружилась, и мне снова стало двадцать. Я почувствовала прилив сил и азарта, глаза загорелись, в голове завертелись планы десятка сумасбродств. Но тут мне вдруг показалось, что на меня кто-то пристально смотрит. И воспоминание схлынуло. Я покрутила головой на всякий случай, но, так никого и не обнаружив, кроме старичка с традиционными весами, поспешила догнать своих деток, рванувших в сторону старых рыжих лошадей, понуро стоявших в ожидании наездников.
Даша и Митя уже карабкались на спины бедных животных, а девушки, прилагавшиеся к каждой лошади, пытались им помочь. Узнав, что до водных велосипедов еще идти порядочно, я потребовала скакуна и для себя, после чего мне привели коротконогого толстого мерина. Проклиная все на свете, но не рискуя снова заняться бегом, я забралась на этого, с позволения сказать, коня, и мы все отправились рысцой через парк. Единственное, что я чувствовала, что сейчас выпаду из седла, и еще злорадно замечала, что девушки, которые при лошадях, запыхались, как я только что, когда пыталась обгонять трамваи.
Дети — это стихия. Это то, что не дает сосредоточиться на собственных мыслях, потому что ежесекундно навязывает свои. Поэтому, крутя педали водного транспорта, я все время находилась в состоянии раздерганности. Одна часть моего существа безрезультатно пыталась вспомнить нечто важное, что связано у меня с этим парком, а другая активно отбивалась от разных детских предположений относительно того, как скоро мы все свалимся в воду, как это будет здорово и как обрадуется этому факту любимая мамочка. Митя пытался раскачать и утопить наш «водяной велик», поэтому было сложно оставаться самой собой и приходилось все время исполнять роль монстра-опекуна.
Наконец катание кончилось, и дети галопом бросились к каруселям. Их привлекла площадка с машинами, и они заказали пять рейсов подряд. Облегченно вздохнув, я закупила им билеты и приготовилась отдохнуть. Чувствуя себя как после двухчасовой тренировки по бодибилдингу, я села на лавочку, вытянула гудящие ноги и, откинув голову на спинку скамьи, прикрыла глаза. Сквозь ресницы я разглядывала редкие причудливые облака, разгуливающие по небу, и вдруг обнаружила среди них еще и чей-то силуэт. Я раскрыла глаза и увидела, что надо мной зависло лицо старичка — того самого, который стоял при весах у входа в парк. Он был чрезвычайно серьезен и взглядом исследователя скользил по моему подбородку. Когда он наконец заметил, что мои глаза широко раскрыты, то выпрямился и галантно поклонился мне. Наблюдая все это, я чуть было не свернула шею, потому что старичок стоял позади скамейки.
— Я вас знаю, — сказал он. — Вы уже здесь были.
Я поднялась и, поглядывая краешком глаза на автодром, где, поминутно сталкиваясь, кружили мои подопечные, вежливо ответила:
— Вы меня с кем-то путаете.
И собралась откланяться. Но старичок снова заговорил:
— Одну минуточку. Вы точно были здесь. Пятнадцать лет назад. Кафе «Павлин».
Эти слова меня буквально оглушили. Вот то, что так отчаянно пыталась припомнить одна часть меня, тогда как другая сопротивлялась стремлению детей утопиться. Это было и не кафе даже, а какой-то картонный павильон, затейливо расписанный красками, необыкновенно яркими по тем временам. Осенью он выглядел как заморская бабочка на нашей пожухшей грядке. Он стоял в самом дальнем уголке парка, на отшибе. Сколько я потом ни расспрашивала друзей и знакомых, никто о таком кафе ничего не слышал, хотя в парк они, в отличие от меня, время от времени заглядывали. Так я ничего толком не узнав, решила, что «Павлин» этот залетел в наши холодные края только для того фантастического разговора, который у меня там состоялся. А потом упорхнул, пропал, исчез навсегда. Это был последний островок той сказочной жизни, которую я некогда вела, и он исчез вместе с последними воспоминаниями о ней. Я жила теперь под серым питерским небом, и не стоило вспоминать, что родом я из далекой восточной страны, где на каждого жителя приходится по гектару благоухающих роз и где солнце светит двенадцать месяцев в году.