Внутри открылась потайная дверь, и душа моя, намаявшаяся взаперти, устремилась пчелкой к золотисто-зеленым бескрайним лугам, разливающим запах меда на многие мили…
15
Утром я открыла глаза, как только прозвенел будильник в соседней комнате.
— Серафима, — закричал мне оттуда Федор, — подъем! А то сейчас займу ванную, будешь ждать годы!
— Я первая! — Мой голос звенел, как в детстве на пионерских зорьках во время речевки.
Когда я вышла из ванной, смыв все свои прежние горести и окрыленная только новыми чувствами, Федор спросил меня:
— Одно покоя не дает. Откуда твой хахаль узнал номер моего телефона?
— Я как-то об этом не подумала, — пролепетала я.
— Вот. — Он поднял указательный палец вверх. — Мы вчера думали совсем не о том.
И удрал в ванную. А я пошла на кухню, решив проявить хоть какие-нибудь кулинарные наклонности в виде бутербродов с маслом и кофе, если найду. Интересно, он сказал мне все это для того, чтобы донести до моего сознания первую мысль, про Клима, или вторую — про то, о чем мы с ним вчера думали? Разумеется, размышления о второй части были мне теперь намного ближе, но я никак не могла выбросить из головы первую. А действительно, как же он узнал, где я?
Не успев задать себе этот вопрос, я почувствовала, как во мне закипает незнакомое доселе чувство. Что-то похожее на негодование. И чем больше я думала о Климе, тем отчетливее оно обнаруживало себя. Я даже определила причину этого нового чувства. Оно развилось оттого, что мне мешали наслаждаться садовоогородническими трудами по доведению плода моей влюбленности до оптимальной кондиции.
«Да кто он такой, этот Клим? Что ему надо от меня?» — промелькнули крамольные мысли и тут же осели на дно, сжавшись до размеров бисера. Мне снова стало страшно, что придется объясняться с Климом и, возможно, провести с ним остаток моей безрадостной жизни. Но страх был теперь какой-то ненастоящий. Он скользил по бисеру возмущения, рассыпавшемуся на дне моего сознания, не в силах укрепиться там и пустить корни. В душе теперь зрело упрямство, и все мои чувства, объявив общую мобилизацию, встали на защиту недозревшего плода любви.
Федор вышел из ванной весь мокрый и, насвистывая, направился ко мне на кухню.
— Вот это да! — сказал он, пересчитывая бутерброды, которые я автоматически намазывала последние пятнадцать минут. — Ты все это съешь?
Я посмотрела на тарелку и ужаснулась, но, решив не сообщать ему сразу, какая я растяпа, объяснила:
— Хочу взять с собой вместо обеда.
— А-а-а, — протянул он не очень уверенно — оттого, наверно, что я расхозяйничалась в его доме.
В это время зазвонил телефон. И мне стало дурно. Федор посмотрел на меня и взял трубку:
— Я слушаю. Нет, Серафимы здесь нет. Звонили в офис? Простите, а кто вам дал этот телефон?.. Бросил трубку, — сообщил Федор, оборачиваясь ко мне. — Он и рабочий мой номер знает, вот чудеса. Может, он в органах работает?
— Да нет, он чем-то торгует.
— Ты уверена?
— Он сам говорил, — сказала я и только теперь подумала, как глупо верить каждому чужому слову.
Действительно, я ведь ничего не знаю о Климе. Совсем ничего. Только то, что он сам счел нужным рассказать мне. Это понятно, мне ведь все это было неинтересно.
— Внимание! Оглашаю план на сегодня, — строго сказал Федор. — Даю тебе отгул на полдня. Съездишь в свою контору и привезешь трудовую. Буду тебя на работу оформлять. А то тебя того и гляди сманят замуж, а я без секретарши останусь, — подмигнул он мне.
— Не сманят, — сказала я почти твердо.
— О! — обрадовался Федор. — Чувствую нотки уверенности в голосе. Прорезалось, значит. Это хорошо. Кстати, погода портится, тебе не кажется?
— Да вроде бы.
— Ты до декабря собираешься в таком виде по улицам разгуливать? Зонт у тебя хотя бы есть?
— Нет.
— Нужно будет заехать домой и взять необходимые вещи. Позвони своей Светлане.
Мне очень не хотелось звонить, но действительно погода портилась с каждым днем, по небу вот уже неделю бродили тучи, так что пора было одеваться потеплее.
— Никто не берет трубку, — сообщила я минут через пять.
— Ладно, позвоним вечером. А теперь — вперед, клиенты ждут.