В этот момент во мне всколыхнулись все страхи одновременно, но самым страшным теперь было потерять его. Даже нет, не потерять, а что он вот так откроет сейчас дверь и уйдет. Теперь, когда я привыкла не расставаться с ним. За два последних дня я так привыкла к этому, словно мы прожили вместе лет десять и ни разу не расставались. Один из сиамских близнецов бодро предлагал произвести операцию по разделению, а другого от одних его слов пронизывали судороги страшной боли.
— Серафима, ты только ничего не говори мне сейчас, ладно? Вот я отвечу тебе, пойду, а ты, оставшись одна, подумай об этом. И потом — не навеки же я тебя оставляю. Завтра на работе встретимся ровно в десять. Заранее приглашаю тебя на ужин. Но сейчас… Мне кажется, ты что-то скрываешь.
Я попыталась замотать головой, прервать его, но он поднял палец вверх, словно напоминая, о чем он попросил меня в самом начале, и я не посмела.
— Мне кажется, что ты не до конца искренна со мной. Я понимаю, каждый человек имеет полное право на личные секреты, и не собираюсь выступать в роли Джека Потрошителя твоих тайн. Но задумайся о том, что тебе, может быть, угрожает серьезная опасность. Задумайся и реши, что для тебя важнее: хранить свои секреты или уберечься от этой угрозы. Все, Серафима. Я пошел. До завтра.
Я обещала не перебивать его, но всем своим видом пыталась показать, что он ошибается. Что у меня нет и не было никаких тайн, что я даже не знаю, что это такое. Это было ужасно несправедливо, что он не верит мне. И когда он развернулся лицом к двери и открыл ее, я была обижена до глубины души.
Дверь захлопнулась, а я так и осталась стоять в коридоре. Значит, он меня бросил. Вот как. И за что? За то, что ему показалось, будто я неискренна. Но ведь это ему только показалось! Но он решил, что меня за это следует наказать, — и ушел. То, что произошло сейчас между нами, было похоже на ссору. Я никогда раньше ни с кем не ссорилась. Почему же стою посреди коридора и злюсь на человека, который мне дороже всех на свете?
В конце концов я решила: раз так — ну и пусть. Это было самое гениальное решение, которое неудачники принимают по пять раз на дню, и я быстро поняла, что мне оно больше не подходит. Во мне просыпалось женское коварство, так много лет остававшееся невостребованным. Я чувствовала, что Федор далеко от меня не уйдет. Я даже на расстоянии ощущала свою власть над ним. А раз так, значит, я сумею заставить его пожалеть о том, что он оставил меня сегодня одну. Я постелила постель и легла.
Первое, что я решила сделать, — это опоздать завтра на работу. Ну, скажем, минут на пятнадцать. Пусть поволнуется. А потом? Потом я буду улыбаться всем клиентам мужского пола без разбора. Пусть попляшет! А во время перерыва ускользну на улицу, объявив, что есть одно дело. Я перевела стрелки будильника на пятнадцать минут, мысленно представляла себе реакцию Федора и злорадствовала.
В самый разгар энергичного строительства мстительных планов в голову мне пришла мысль: за что? Что он мне сделал такого? И я расплакалась, уронив голову на подушку. За то, что меня нельзя было оставлять одну. Я так люблю его, мне так одиноко теперь.
Облегчив душу слезами, я причитала, проваливаясь в сон: «Мне так холодно в этом большом мире. Тили-там, мне негде преклонить свою бедную голову. Минуты, проведенные в разлуке, старят на годы. Когда ты вернешься, я буду старухой. Слышишь? Тили-там, сгорбленной, седой старухой…»
21
На ресницах моих еще не высохли слезы, когда я уснула. Сон был беспокойный и неуютный. Сиреневый фон его оплывал, закручивался воронкой в одну точку и уносился в черноту. Посреди ночи я проснулась от невыносимой жары. Мне очень хотелось пить. Потрогала батареи — ну конечно, топят. Я протянула руку, чтобы открыть форточку, и мне показалось, что вместе с ее скрипом я услышала другой звук.
Я перестала дышать и вытянула шею, чтобы лучше слышать. Скрип повторился. Мысль, что это скрип ключа в замочной скважине моей собственной двери, показалась мне сначала до того дикой, что я никак не могла отнестись к ней серьезно. До тех самых пор, пока дверь не начала, попискивая, отворяться и в коридоре послышались чьи-то шаги. Через секунду дверь закрылась, и все стихло.
Трудно было определить: вошел кто-то в мою квартиру и затаился у входа, или так — заглянул в дверь, и все. Вряд ли кому-то пришло в голову вскрыть ночью чужую квартиру только для того, чтобы посмотреть на коврик в прихожей. Я попробовала пошевелить рукой, но не смогла: руки одеревенели и не слушались. Тогда я приподнялась на локтях и стала всматриваться в черноту коридора. Могу поклясться, что там кто-то стоял. И, возможно, не один. Эти кто-то, похоже, перешептывались, но почему-то не двигались.