24
За неделю до свадьбы я простудилась. Так, слегка: побаливало горло, температура тридцать семь и пять. Узнав об этом, приехала Ксения Георгиевна, привезла банку малинового варенья, велела ни в коем случае не пить лекарств, только чай с малиной. Пыталась остаться, помочь с обедом, но Федор быстро ее выпроводил, сказав, что она может тоже заразиться и заболеет как раз на нашу свадьбу. Ксения Георгиевна грустно помахала мне с порога и отправилась домой.
— Почему ты не даешь нам поболтать? — удивилась я.
— Неизвестно, что она тебе наболтает, — ворчал Федор. — Вдруг решит рассказать, как в три года я писался в постель или еще что-нибудь из раннего детства. Нет уж, только после свадьбы!
Он ушел на работу, а в обед вернулся.
— У меня для тебе подарок.
Он втащил в комнату что-то большое, распаковал, и передо мной предстал пластмассовый ящичек, в котором помещался целый маленький городок: домик, больше похожий на дворец, бассейн, выложенный разноцветными камушками, замысловатые водоросли и трава. Возле домика, замерев, сидел маленький лягушонок, а на лапках у него красовались два тонких обручальных кольца.
— Вот, — сказал Федор. — Это тебе. Ты ведь уверяла, что тебя спасла лягушка. Вот тебе твое священное животное.
Он снял с лапок лягушонка кольца и протянул одно мне.
— Примерь.
Я надела кольцо, а лягушонок тем временем, оставшись без «наручников», быстренько сиганул в маленький бассейн, растянулся там во всю длину и снова замер.
— Похоже — в самый раз, — сказал Федор, с достоинством принял причитающийся ему поцелуй и, пообещав вернуться пораньше, снова побежал на работу.
Я полюбовалась на маленькое изящное колечко, а потом стала разглядывать розового лягушонка. Даже представить себе не могла, что на свете такие бывают. Прошла минута, вторая, третья, но лягушонок не шевелился и не подавал никаких признаков жизни. Глаза его были широко раскрыты и отрешенно смотрели в пространство. Я решила проверить, не случилось ли с ним чего, осторожно, двумя пальцами вытащила его из воды и перевернула брюшком вверх. Лягушонок ожил, заработал всеми четырьмя лапками, как заводная детская игрушка, и, выскользнув у меня из рук, сиганул на стол Федора и плюхнулся прямо на документы. Под ним тут же расплылось мокрое пятно.
— Эй, что же ты делаешь? — закричала я и стала ловить лягушонка, весело скакавшего по столу.
С третьей попытки мне удалось схватить его поперек туловища и аккуратно опустить в бассейн, где он снова замер. Я кинулась на кухню за тряпкой и осторожно стала стирать мокрые следы с бумаг. Я протерла все верхние бумаги и решила положить их отдельно, чтобы просохли, но задела при этом одну стопку, и листы веером разлетелись по комнате. Пришлось ползать и складывать их в произвольном порядке. Один листочек был самым маленьким, с короткой записью, и я положила его сверху, на собранную стопку. Но он показался мне плотнее других, и я перевернула его.
Передо мной была детская фотография Федора. Он стоял, обнявшись с высоким пареньком, и улыбался во весь рот. Я с умилением вглядывалась в черты его еще детского лица. Сколько ему здесь — пятнадцать? Смешные очки, уши торчат. А сколько же его другу? Я перевела взгляд на юношу, стоящего рядом. Он был в солдатской форме. Он был…
Фотография выпала из моих рук на пол. Через минуту я тяжело опустилась рядом и тогда прочитала надпись на обороте, в которой не было уже нужды. «Брат вернулся из армии», — было выведено там детской рукой. Брат…
В двадцать лет черты его лица уже сформировались и мало изменились с той поры. Я легко узнала Клима, и теперь в моей голове включился маленький компьютер, который подставлял значение неизвестной величины во все неразрешенные уравнения последних дней и выдавал ответы.
В течение получаса я многое поняла. Я поняла, например, почему взгляд мамы Федора производил на меня такое тяжелое впечатление. Старший сын был очень похож на нее. У них были одинаковые карие глаза. «Брат увел у меня девушку…» Тоже понятно, кто она. И еще понятно, что она была уведена не до конца, иначе как бы ее гребенка попала на зеркало в его квартире? Память прокручивала мне все наши поцелуи, все наши разговоры. Но никаких тили-там теперь не было. Все шло под водевильную музыку и напоминало слащавое сюсюканье.